(Опубликовано в журнале «Компьютерра», № 40, 2002

 

Напоследок — изящное наблюдение: в юности перед тобой разложены карты, и каждая обещает дальнюю дорогу, но ты не готов идти. А в старости — в старости всегда получается неудачный пасьянс. Лишний валет, неистраченный туз… Поэтому старые леди, утепленные шалями, склонны раскладывать пасьянсы. Собственные жизни перекраивают…

Он взглянул на правое предплечье: мраморная кожа, испещренная сухими порами, напряглась и вздулась, словно в клетчатку, минуя по ошибке вену, проник густой раствор. Округлое неровное уплотнение росло, разбухало, одновременно походя и на грибную шляпку, и на сосуд алхимика. Вскоре, за узостью площадки, упругое новообразование свесилось с руки наливными боками: одним — с лучевой стороны, другим — со стороны радиальной. Теперь оно казалось неким предметом, аккуратно переброшенным через руку: что-то вроде толстого валика или, скажем, резиновой грелки. Тягучей шкурой, да глубинным бурчанием оно больше смахивало на грелку.

Не сбавляя шага, со сдержанным интересом он окинул взглядом нарост и про себя подумал: «Что такое?» В тот же миг внутри идущего прокатилась волна, рассеявшая легкое чувство голода.

«Я твой желудок, — нарост сократился и снова расправился. — Я покидаю тебя посредством перемещения».

«Ничего не поделаешь», — вежливо произнес путник и приподнял шляпу, которую не стал возвращать на место, а отпустил, отбросил, и она унеслась, захваченная молочной метелью.

Нарост отшнуровался и беззвучно шлепнулся под ноги; шедший осторожно перешагнул через желудок и продолжил путь, вяло размышляя об утрате.

«Крыса, — вздохнул он шагов через двадцать или двести. — Корабль тонет, вот оно как».

Желая того ли нет, дезертир облегчил шагавшему существование. Есть не хотелось; кишечные петли, расправляясь, безболезненно отстегивались от брыжеек, меняя от природы подвешенное состояние на независимость.

«Утроба! А, утроба? — позвал идущий. — Как ты там7»

Он подумал о винах и соусах, рагу и приправах, земляничном мороженом и бочковом пиве — подумал и нашел все названное никчемным.

Перламутровый вихрь шарфом захлестнулся вокруг его шеи; человек шел, а пленка, подернувшая его зрачки, пропитывалась туманом.

В правом подреберье обозначилась выпуклость: полезла печень, обрывая сосуды, и те зависли, усыхая и рубцуясь.

«Ты был куда ни шло, — ворчливо буркнула печень. — Держал себя в рамках. Я думаю, что могла бы сгодиться еще на многое».

Шедший рассеянно похлопал по растущему бугру.

«Ступай, — разрешил он великодушно. — Не уверен в твоем благополучном будущем, но желаю удачи».

Ткань впалого живота разошлась; проступило скользкое, темно-вишневое мясо. Печень, осев, перевалилась через подвздошную кость и осталась лежать; легкий белесый дым без запаха тут же закружил вокруг; человек шел, не снижая скорости и оставляя за собой помидорные следы.

«Ни к чему оно мне,» — раздумывал путник, и в этот момент грудь его низко загудела.

«Подводим итоги. Считаем цыплят, дружище. Следующее в очереди — я. Я просто безработный мясной насос. В камерах моих сгустилась шершавая ночь, и кровь, застоявшись, густеет и скоро станет черным липким порошком».

«Пожалуйста, — человек улыбнулся подслеповатой улыбкой. — Я ведь, даже если захотел бы, не смог тебя удержать, верно?»

«Верно, — отозвалось сердце, не особенно напрягаясь — одним лишь правым желудочком. — И легкие тебе ни к чему. Отпусти их со мной заодно, мы хорошо сработались здесь, в тебе… »

«Пожалуйста», — повторил человек, все так же сочась пресной улыбкой, и вложил себе в подмышечные впадины большие пальцы, а прочими, упершись в ребра, разъял грудную клетку. Оттуда выпорхнула гигантская мокрая бабочка — целый слон, и крыльями ей были пятнистые скрипучие легкие, а телом — бесформенный ком, и даже не верилось, что в прошлом этот увалень был славным повелителем огня.

Бабочку накрыло снежным сачком и вздернуло вверх, рывком унося в небеса — настолько неразличимые, что быть они могли как на расстоянии выстрела, так и в пределах достижения простертой руки.

«Пустое, пустое», — думал человек, вышагивая с чувством все большей легкости. Ему пришло на ум, что он называет пустым то, что покидало его в дороге; на деле опустошался он сам. Путнику стало любопытно узнать, насколько далеко может зайти этот процесс. Яички рассыпались в пыль, не успев попрощаться. «Ох!» — сказал человек, невольно останавливаясь и приседая: сухо выпрыгнули позвонки, сопровождаемые мертвой глистой спинного мозга — так называемой управляющей жилы. «Все?» — спросил человек, сидя на корточках и глядя под себя. Ему ответила тишина, и он выпрямился, несмотря на отсутствие привычного стержня. Встав во весь рост, он понял, что потерял глаза — выронил их, они сбежали, пока он тщился различить в игре поземки обретшие свободу кости.

«Ничего страшного, — уверил себя путник. — Пока — абсолютно ничего страшного. Здесь все равно ничего не видно».

Он ступил шаг, затем второй и третий, находя, что сделался более подвластным ветру. Теперь, по мере того как он продвигался вперед, вихри сгибали его податливую фигуру в любом угодном направлении.

С пальцев, с лица прохладными струйками стекали остатки соков.

«Пора прощаться, хозяин, — сказал ему мозг. — Доволен ли ты мной7»

«Что тебе ответить? — пожал плечами человек. — Ты всегда держал мой нос по ветру. И вел по верному следу».

«Это высокая похвала», — признал мозг, размягчаясь от удовольствия. Он хлынул в прорехи, образовавшиеся в твердом нeбе, и заполнил рот безвкусным тестом.

Человек пожевал и плюнул в клубящийся пар протяженным плевком. Ломкими ногтями колупнул запекшиеся корочки губ, ощущая в то же время, как тают, не видя себе выхода, кости из числа надежно скрытых. Он сделался вполне гуттаперчевым, но шел все равно, не видя и не слыша. Мгла облекала его в пленку, которая могла бы сойти за защитную, если бы нашлось, от кого защищаться.

«Шишел — вышел вон», — думал путник, удивляясь отсутствию мозга.

Ветер начал сдувать с его вялых пальцев лепестки ногтей; стрелы волос, прямые и неподвижные в полете, срывались с черепа и мчались к точке исхода седою тучей. Плавились завитки ушных раковин, утюжились папиллярные письмена.

Кишечник, выскользнув, тянулся, словно послед. «Не родил ли я кого?» — подумал человек, не видя и не зная. Нет, такого за ним не водилось. Странно — он многое помнил, слишком многое, с избытком мелких крошащихся деталей. Он помнил даже собственное имя.

Человек скинул с плеч широкое, теплое пальто, надетое прямо на кожу, ощупал себя в поисках иной одежды, но больше не обнаружил ничего — одно пальто, не считая выброшенной шляпы.

«Осталась кожа», — прозвучало внутри человека, и он не сумел разобрать, откуда.

«Я сейчас сниму, — послушно ответил путник и принялся усердно тереть ладонями щеки. Кожа скатывалась в продолговатые катыши, будто подмоченная бумага. — Это ты со мной говоришь?»

«Ты», — согласилось внутри.

«То есть я», — уточнил идущий.

«То есть я».

«То, что нужно, — впервые в голосе человека послышалась радость, хотя беседовал он, не размыкая рта. — Похоже, что приспело время познакомиться».

«Конечно,» — услышал он и стал тереть еще яростнее. Внезапно пальцы на дюйм провалились и тут же ухватили мягкие бумажные края недорушенной оболочки. Поспешно, словно торопясь совокупиться, а женщина уже устала ждать, он высвободился из кожаного комбинезона. Вытряхиваясь, человек смешно подпрыгивал на сосисочной ноге. Оставшись нагим, провел рукой по телу и, явно разочарованный, воскликнул: «Это снова я!»

«Разумеется. Нужно брать глубже», — донеслось до человека, и тот, не сходя с места, вторично впился пальцами в лицо. Он постарался захватить горсть побогаче и, раздевшись в очередной раз, открыл, что ничуть не изменился — разве только умалился в размерах. Он мог оценить эту метаморфозу меньшими временем и расстоянием, что требовались ему, захоти он, скажем, дотянуться до стоп.

«Я снова тот же, как матрешка», — молвил он тревожно.

«Скорее, как луковица, — откликнулся ты. — Не стоит спешить, ты никуда не опоздаешь».

Человек промолчал, раздеваясь вновь и вновь.

Ветер бушевал, забирая отслужившие свое лохмотья.

«Я куколка, личинка, — лихорадочно рассуждал человек, делаясь все меньше и меньше. — Я линяю — вот какая штука. И выйду, глядишь, ослепительным махаоном. Ах, как мне не терпится быть махаоном, пусть даже проживу я не дольше суток. Сколько живут махаоны? Не помню. Точнее, не знал никогда».

Настал момент, когда его туловище с ногами и руками вместе сточилось до того, что человек свободно брал в замок пальцы стоп и кистей, не сгибая хребта — которого, впрочем, давно лишился, но все еще оставался тем я, что отвечал ему, отзываясь на ты. А потом тональность ответов сменилась, в голосе зазвучало ехидное и зловещее торжество; он обнаружил, что больше не в состоянии шевельнуть ни единым членом и превратился в крохотный кубик, почти точку — зеленого цвета. В последнем Я, не зная почему, был полностью убежден.

«Это я?» — спросил Я, предчувствуя недоброе.

«Я, — ответил Ты. — Сейчас ты узнаешь свое сокровенное имя. Имя тебе — zip.»

Точечный кубик молчал, ничем не отзываясь на это сообщение.

Туман густел, ветер гнал тучи со всех четырех и более направлений, собирая вокруг изумрудной крохи смерч.

«Ну, распакуем, почитаем», — голос громыхнул, выжигая ватное безмолвие дотла.

… Человек орет, пробиваясь из ничто. Возникая там же, откуда взялся, он орет опять.

Зеленый zip подобрался, готовый взвыть благим матом при первом касании Слова.

 

(с) август 2000, дер. Родивановщина