По состоянию на тринадцатый год

Может быть, кто-то уже не знает, но раньше так сравнивали положение дел. При Советской власти писали: «по сравнению с 1913-м годом». «По состоянию на 1913-й год». Да и сейчас пишут. Потому что дальше, понятное дело, сравнивать стало трудно. Я тоже решил обозначить. На всякий случай. Мало ли что. Громоздко, но жители пока безымянного государства полезут разбираться и сразу найдут.

 

 

Зорро

 

 

Мы шли по пустынному купчинскому проспекту. В гости.

Публики было небогато. То есть ее вообще, можно сказать, не было.

1 января, середина дня. Петербург, проспект Космонавтов. Чудовища стонут в норах и в них же лежат пластом. Снаружи — проливной дождь и флер беспросветности.

— Дорогу! Дорогу! — загремело сзади.

Мы оглянулись и отшатнулись. На нас, взбивая талый снег черными копытами, летел всадник из Мордора. Он был один. Конь был угольно-черный, весьма породистый некромант; наездник — тоже: черный плащ, черная широкополая шляпа.

Я всмотрелся, пытаясь разглядеть кобуру. Думаю, она была. Возможно — две. Возле торгового центра Зорро остановился и перешел на рысь. Потом вообще стал гарцевать у входа, близ овощных ларьков. Неуловимый Джо был спокоен, равных ему заведомо не было. Он мог творить, что угодно, и надмевался спокойным сознанием этого. Одновременно он выглядел недовольным. Он не находил себе достойного противника для куп-де-граса.

Мы бочком пошли на маршрутку.

 

 

Социальный роман

 

 

Депутаты предлагают запретить курение на экране. Если фильм старый — сопроводить социальной рекламой о вреде.

А в книге курить можно? Я думаю, надо тоже разбавить. Но курением не ограничиваться.

 

Семен Васильевич проснулся и закурил. КУРЕНИЕ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К БЕСПЛОДИЮ.

 Затянувшись раза три, он налил себе водки. ЧРЕЗМЕРНОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ АЛКОГОЛЯ ОПАСНО ДЛЯ РАССУДКА И ЖИЗНИ.

Семен Васильевич оглянулся на Петра Андреича, который еще спал. УЗНАЙ О СПИДЕ НА НАШЕМ САЙТЕ.

Семен Васильевич был старый пидор. МНЕНИЕ РЕДАКЦИИ НЕ ВСЕГДА СОВПАДАЕТ С АВТОРСКИМ.

Поежившись от утреннего холода, он набросил на плечи пиджак с депутатским значком.

КНИГА НАПИСАНА И ИЗДАНА СЕМЕНОМ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ В РАМКАХ ФЕДЕРАЛЬНОЙ ПРОГРАММЫ «ЖИЗНЬ КАК ЧУДО».

 

 

Восточная лесть

 

 

Курить я так и не бросил, хотя от Беломора отказался и не беру его давно. Очень давно – подчеркиваю. Это я к тому, что начал подозревать: узбек-охранник из магазина, когда говорит «Бэломор», вовсе не имеет в виду Беломор. Возможно, что это у него такое приветствие.

Только что я с ним поздоровался: привет!

«Бэломор», — кивнул он мне буднично.

То есть все его «Бэломор возьми», «Бэломор взял?» — это нечто вроде «Прими мои заверения в» и «Услышал ли ты мои приветственные слова, к тебе обращенные?»

 

 

Суккуб

 

 

Приехал давеча мой московский братан. Сунуться ему поначалу было некуда, и он пошел в Кунсткамеру. В подземелье ужасов, насколько я понял. Там аттракцион. Подвал. Ванна с разрезанным трупом.

Плюс черт выскакивает из темноты.

— Я его автоматически на хуй послал! — трубит братан.

— Ну да. По привычке. Черт же.

— По привычке я его чуть не уебал! По привычке у меня рука поднялась! Левая. В правой раньше пистолет бывал…

Но потом братан смекнул, что это все же аттракцион.

— Обнял его, черта. Пойдем, говорю, водки выпьем! И чувствую, что под нарядом это баба…

 

 

Инкуб

 

 

Магазин. Ценник: «кАтлетки».

За прилавком приплясывает услужливый небритый мужик.

Подходит другой, с большим заказным письмом.

— Письмо для Анны! Это вы?

— Ну да!

Бежать, бежать, не задерживаться.

 

 

Дорога в небо

 

 

Возносился в редакционном лифте на пару с писателем Е.

Кабину качнуло.

— Опасный лифт, — пробормотал Е. – Много здесь застряло людей. Вот Н., например.

Я знал Н. Наши с ним дела когда-то приняли неприятный оборот, и я не мог не испытать удовольствия, узнав, что он застрял в лифте.

— Два часа просидел, — продолжал Е.

— Солдат спит, служба идет.

— Да, но у него клаустрофобия. Скорую вызывали.

Все-то я забываю, насколько трепетный народ литераторы, хотя вроде бы должен помнить.

 

 

Километры воды

 

 

Редактирую порнографию, а сам прикидываю: что бы сказала на это моя покойная заведующая?

Странно, но эпизод почему-то вылетел из основной хроники «Под крестом и полумесяцем». Не нашел.

Однажды наша Заведующая — Бабуля — пила чай и делилась воспоминаниями. Передавала мне опыт и учила быть строгим. Из ее рассказа я понял, что дело было так.

Двое, он и она, перенесли по инсульту. По этой ли причине или по какой другой они возжелали друг друга. На отделении не было ни гнездышек, ни прочих местечек, ни даже берложек. Поэтому они отправились в душ, где и были пойманы.

У кого-то из них — не помню, у кого — не работала правая рука. И нога. А у другого — левые.

Но нет преград, и на камнях растут деревья.

— Я их немедленно выписала!

— За что?

Черт меня дернул спросить. Бабуля пошла пятнами:

— Как за что? Они любили друг друга ПОД ВОДОЙ!

Я спохватился и закивал.

 

 

Открытая книга

 

 

Вышел из дома и сразу увидел бабку.

Она остановилась на тротуаре, задрала юбку. Приседать не стала, поссала подавшись вперед.

Во всем есть знаки и символы, их надо просто читать. Это легко. Весь мир — знаменье Божье.

Погода полностью соответствовала эпизоду.

Потом выяснилось, что я забыл очки.

Медицинский полис для маменьки, за которым я поехал, выдавали не во взрослой поликлинике, а в детской, в подвале. В обеих поликлиниках шел ремонт.

 

 

Оптом и в розницу

 

 

Пошел купить пакет молока. Мне все равно, какого. Секундное дело.

Развесные сметанку и творожок в общей очереди надо запретить под страхом электрической мебели.

— Мне творожку. С вишенкой.

— Сколько?

Искреннее недоумение. Движение плечами:

— Ну, вот так!..

Но там еще ничего не так. Черпак вопросительно завис. Продавец должен определить эмпирически, удастся ли ему набить это существо с одного черпака или придется ковырнуть еще.

Чтобы дважды не вставать – то же самое с ручками в книжном магазине. Читать надо! А не писать. Ручек пятьдесят штук. Конечно, они почему-то не пробиваются.

— И товарный чек, пожалуйста.

Ну, еще бы. К ручкам прихватывают образок со святым, тоже есть в магазине. Может быть, это не образок, а намоленный магнитик, чтобы в холодильнике не зацвел творожок.

 

 

Дирижабль

 

 

Свели меня в чебуречную на Невском, подали мне чебурек.

Я аж задохнулся. Я привык к чебурекам простой наружности. Выдают их в обстановке специального угара, под нестройный перезвон граненой посуды. С них моментально капает на штаны. Чебурек вообще не еда. Это спорт. С ним нужна ловкость рук и рта.

Но нынче вынесли чебурек величиной с молочного поросенка. Так вносят в царскую трапезную осетра на блюде. Из рукавов изливаются водопады браги с плавающими лебедями.

Хорошо, что два не спросил, подумал я. И ударил его вилкой. Дирижабль сдулся, и я понял, что верить в этом мире нельзя ничему.

 

 

Кудри

 

 

Пошел в парикмахерскую. Мне иногда еще нужно.

Когда я туда иду – всегда вспоминаю дедушку. Он был предельно брезглив. О парикмахершах он отзывался так: «Неизвестно, что они потом своими руками делают!»

Не любил дедушка и прачечные. «Кухонные полотенца вместе с гнойными штанами стирают!»

Ну да ладно. Сижу.

Надо мною трудится Сама Любовь. Я не знаю, что она делает своими руками, а она не знает, что я думаю моей головой. Паритет.

— Вы знаете, что у вас новые волосы растут?

Я был озадачен.

— Неужели? Не иначе, вторая молодость. Или, чего уж там, детство.

— Молодость, молодость. Окантовочку сзади делаем?

— Делайте что хотите, мне сзади не видно.

— Мужчины, мужчины… Надо же! Волосы растут прямо на глазах!!

Я испытал ужас.

На ум приходит только мой остеопат. Небось, он что-то сделал собственно со стволом, и тот начал ветвиться, как мертвая елка в новогоднем ведре.

 

 

Скрижали

 

 

Побывал у писателей на высоком совете.

Делили грант.

Все как обычно, ничего неожиданного, за исключением одной пикантной детали. Вдруг выяснилось, что книги должны устраивать Смольный. Ладно бы не ругать власть – это понятно, раз она платит, я и сам ее не везде особо ругаю. Но нецензурные выражения тоже нельзя, даже с многоточиями.

Полного единства не было, но в этом пункте пролетел общий вздох. Это удар ниже пояса.

Шутки шутками, а в столице уже начали выполнять какой-то приказ о высокой нравственности и охране детей. Издавать в условиях свободы слова можно, а вот распространять – нет. Пиздюли назначены магазинам и библиотекам. Те в панике. «Библиоглобус» уже отказался брать одну известную книжку – забыл, какую; ее издали аж в 1966, и ничего, но теперь кто-то прочел аннотацию, а там было что-то про «влечение плоти», какая-то цитата из Байрона – и все.

 

 

Стихи о Прекрасной Даме

 

 

Социальная аптека. Три окошечка. А людей больше раз в двадцать. И вот две пенсионные женщины подрались.

Все случилось молниеносно: рраз! и окошечко закрылось

Два! С небес разлетелся благовест: переходите к новой кассе!

Туда-то и сунулась бесстыжая, шустрая. Не тут-то было!

Бабушек растащили.

— Стервой меня назвала! Стервой!

— Нечего руки распускать! – оправдывалась проныра, потерпевшая поражение. Ее изгнали.

У нас культурный горд. Лира, пальмира и так далее.

Бабушка-победительница уподобилась Кайдановскому в его дуэте с Богатыревым. Она заломила руки и трижды повторила следующее:

— Мне всего-то и нужно, что бутылку хлористого кальция! Господи, если Ты есть, накажи эту прекрасную даму!

 

 

Глория мунди

 

 

По сети гуляют мнения детворы по поводу Ленина, так я внезапно озадачился — решил выяснить у дочуры. Мы с ней как-то не обсуждали специально.

Итак, известно, что Ленин был «засланный казачок», имел отношение к революции 17 года, жил за границей, в него стреляла Каплан; Ленин не хотел допускать Сталина к власти и умер от какой-то болезни.

На этом все.

— А, еще он с какой-то бабой мутил, с Крупской!

— Как именно мутил?

— Ну, жена! И он был атеист.

— Допустим. А вот, например, Разлив. Что там такое?

— Откуда мне знать! Музей какой-нибудь военный?…

Ну, ладно. Зато Набокова много прочла. И Бродского. Я в принципе доволен, не фиг засорять голову. Мы и мечтать не могли.

 

 

Суфражистки

 

 

Предпраздничное, 7 марта, бывшая супруга порадовала.

Зашла в магазин, поставила сумку, там книг полно, часть выложила.

— Вот!.. молодая, здоровая, разложилась, а пожилая женщина тяжесть держит!

Косой взгляд на тяжесть. Много тетрапаков с недорогим красным вином.

— Что, к пожилой женщине Клара Цеткин в гости зайдет?

 

 

Ситком

 

 

Дочура обсуждает с подругой античную литературу. Сочинила диалог, я глянул. Ну, сам виноват.

— Агамемнон, отдай телку.

— Лол, нет.

— Агамемнон, нас из-за тебя прокляли.

— Ну блииин. Отдам телку, но вы мне — все свои трофеи.

— А не охуел ли ты часом?

 

 

Годовщина

 

 

Опять звонят в дверь, опять приглашают на важное событие. Отмечают День Памяти Смерти Иисуса Христа.

Не рановато? Начало весны.

Голос юный, приятный. Придумывать новое было лень — пригласил, как обычно, на черную мессу, но ближе к вечеру. Ответила задорным девичьим смехом, рассыпалась в благодарностях. Маргарита, еще не замужем, потом спохватится.

 

 

Бесы

 

 

Братан порадовал: отправился командировкой Орел и по делам заглянул в ментовку. Ему повезло.

Вошел человек с двустволкой наперевес и сумкой. Он объявил, что конвоирует потусторонних сущностей, которые принесли ему «вот это».

Ружье отобрали, сумку открыли, увидели бутылки. Откупорили, растекся дым, и через минуту все были на ногах: азотная кислота.

— Я буду говорить только с Игорем Соломоновичем, — пояснил человек.

— Кто такой Игорь Соломонович?

Выяснилось, что это начальник местного дурдома.

Игорь Соломонович был готов посодействовать. Приехали люди.

— Их тоже заберите, сущностей, — потребовал гость.

— Сколько их с вами?

— Двенадцать особей.

— Хорошо. Вы и двенадцать особей – за мной.

 

 

Между прошлым и будущим

 

 

Школа и комедия положений.

Дочура нынче проходила единицу измерения «грей».Класс обрадовался, подумав на порнозвезду.Учительница тоже обрадовалась, добившись эмоции, начала закреплять результат:

— Ну да, ну да, Александр Грей — вы, может быть читали…

Гайдай растекался дальше.

— Кино, кино!

Физичка согласно кивнула: — Или кино видели – «Алые паруса»…

А я знаю, зачем нас учили греям и джоулям, о которых я ни черта не помню.

Это для смертного одра.

Говорят, что с предсмертным вздохом вспоминают каждую мелочь, и разворачивается вся жизнь. Для этого и задумано. Закроются веки — и выстроятся в шеренгу Базаров с Онегиным, воссияет дифференциальное исчисление, припомнятся все валентности, промаршируют эволюционирующие беспозвоночные, вырастет лес из палочек и крючков.

В этом укор и смысл.

 

 

Джаз

 

 

Магазин.

Передо мной у прилавка топчется взволнованная полушуба. Уже набрала всего. Брови свела, взмахивает руками. С продавщицей знакома хорошо.

— Сколько тебе? Пост ведь!

— Ха, ха! – Демонический смех с уклоном не в «а», но в «я», на грани клекота. – Давай-давай! Я помню, как салом с тобой постилась! Пять яиц!

— Тут шесть!

— А давай шесть! Пока не кончился заёб! (Взгляд в мою сторону). Извините. (Пожалуйста-пожалуйста, продолжайте). Как заёб кончится, так я сразу из печки вылезу!

 

 

От автора

 

 

Закинул в издательство книжку. Надежд мало, но вдруг? Всяко бывает.

Было мне пожелание: вычесать ненорматив.

Я задал поиск по ключевым корням и некоторым производным. Не нашел ничего, кроме двух жоп.

Высовывая язык от усердия, набил пояснительную записку: «Слово «жопа» на страницах 56 и 156».

Отправил.

Продублировал звонком.

— Але! Я поискал — там ничего такого! Только жопа два раза.

— Ну, может, и не страшно…

— Ну да. Она не с первой строки!

 

 

Новые Песни о Родине

 

 

Побывал на очередном семинаре переводчиков, в Доме Писателей. Нас было мало, мы сидели в тишине – вычитывали образцы. Все было предельно интеллигентно.

В соседнем крыле гулял, как я понял, Союз Писателей России. У кого-то произошел юбилей.

Если кто-то не знает, то Союзов Писателей – два. Союз Писателей России слывет структурой реакционной и даже патриотической, не к ночи будь сказано.

Зато Союз Российских Писателей – платформа демократическая, которую враги подозревают в пятой колонне и жидовствующей ереси.

Все мы приютились под одной крышей, разделенные лестницей. Слева – мы, враги России, справа – они, ее друзья.

Ну, это условно все.

Нынче праздновало вражеское крыло.

Звучал рояль. Рев и вой усиливались. Под перебор клавиш – очевидно, играл кто-то из особенных пенсионеров – гремели песни «Веселый ветер», «Миленький ты мой» и «Вот кто-то с горочки спустился».

На отдельной пронзительной руладе наш патрон хмыкнул.

— СПР гуляет, — объяснил я. – Скорее всего. Судя по репертуару.

Общество заинтересовалось.

— А что поет СРП? – накинулись на меня.

Я задумался. Я сторонюсь фуршетов.

— Ну, не скажу, что прогрессив-рок, но в чем-то ближе к нему.

На меня махнули:

— Когда до последней бутылки дойдет – все сольются!

Это верно. Именно так и было несколько лет назад при попытке примирения, организованной бывшей Губернаторшей.

 

 

Старые Песни о Родине

 

 

Недавно узнал приятнейшие подробности жизни композитора Соловьева-Седого.

Он был уже сильно старенький и жил на даче в Комарово. И вот к нему приехал с ответственным заданием один литератор. Суть я не запомнил, но вроде как песню надо было написать. Ну, а что еще? Дело одобрили в горкоме или обкоме, утвердили, согласовали, назначили командировку. И литератор приехал.

Его встретила жена композитора – тоже, конечно, старенькая.

— Умоляю вас, прошу, ни грамма ему не давайте, ни капельки!

Литератор пожал плечами и согласился. Он, собственно, не собирался.

Тут пришел Соловьев-Седой. А может, не пришел, а уже рядом стоял все это время и слушал.

— Пойдемте, — пригласил композитор. – Здесь чудная природа, я покажу вам места.

Они пошли по тропинке. В Комарово красиво – сосны и вообще деревья.

Тропинка стала петлять. Как только дача с женой скрылись из виду, композитор хищно метнулся под куст. Он был подобен в полете таежному промысловому зверю.

Под кустом была кладочка.

Под следующим – еще.

Литератор гостил у композитора месяца два. Песню они не сложили.

 

 

Цветные очки

 

 

У меня дома много разных рисуночков. Среди них — дочурин, ей еще мало было лет. Там божья коровка на листочке, а листочек — на сучке.

— Здорово дочка твоя нарисовала!

— Ну да. Только я его почему-то вверх ногами повесил. Солнышко внизу, тучка внизу.

— Действительно. Так бы листочек тянулся к солнышку!

— И было бы неправильно. Смотри, какая она здоровая, коровка! Листочек прогибается под ее тяжестью… А солнышко садится, и никакая не тучка тогда, а лужица…

— Тебя бы психоаналитик послушал, какие у тебя выражения! «Прогибается под тяжестью»… солнышко садится…

Я подумал, что и впрямь неспроста перевернул картинку. Проблемы мировосприятия налицо.

 

 

Глоток свободы

 

 

Главным хитом сезона сделалась не самая свежая шутка про говно, которая прозвучала по ходу игры в КВН.

Отечественное ухо давным-давно распознало это говно в структуре композиции ансамбля Queen, но вот оно слетело со всероссийского языка. В связке последовало что-то про Путина, которого якобы не существует в пелевинском смысле, и нечто третье, уже воспринятое лишь краем сознания, ибо оно целиком занялось ликованием по случаю говна.

Нагиев и Макаревич утирали слезы. Искренне радовался Масляков. Еще бы! Я представляю, сколько времени согласовывалось и утверждалось это говно.

Воздух наполнился ароматами, повеяло настоящей весной и свободой. «Снег скоро сойдет на нет!» — когда-то пел Макаревич. Разрешив сказать говно, государство шутливо призналось, что да, и тут же вновь нацепило серьезное лицо.

Говно — как много в этом звуке для сердца русского слилось. Последний глагол Александр Сергеевич тоже, я думаю, выбрал неспроста.

 

 

Душа

 

 

Купил коту хека. Всем, кто верует в материю и вообще реальность, я советую купить мороженого хека. Когда-то, между прочим, он был жив и даже плавал сам по себе. Будучи сварен, хек превратился в папиросную бумагу, и никто из нас с котом теперь не знает, что с ним делать.

Не так ли и мы? От нас остается 21 грамм души. Бог, разумеется, нас любит, но ему мало и нужно все больше.

 

 

Фаталист

 

 

Украл в магазине корзину, вернулся с нею. Это не в первый раз.

Почему удалось?

Потому что не думал!

Я не останавливал внутренний монолог, но замечтался о горнем и полностью вывел из него корзину, и та на время дематериализовалась как для меня, так и для мира.

Ибо сказано не думать о хлебе насущном, так как небесные птицы не сеют и не жнут, не собирают в житницы; Господь усмотрит, что нам потребно, и даст.

Он знает, в чем нуждаемся.

Не верь, не бойся и не проси — особенно у тех, кто сильнее, и дастся тебе.

Я эту корзину поставил дома и, естественно, забыл.

А в магазин пошел снова. Там прохаживался мой любимый охранник в форме узбекских ВВС, уверенный, что меня зовут «Бэломор».

Вот и на сей раз он рассеянно поздоровался:

— Э, бэламор, как дела.

Меня вдруг пробило на откровенность.

— Представляешь, — говорю, — унес твою корзину! Только дома заметил.

Тайный Узбек махнул рукой:

— Я видел, как ты унес… Думал, вернешь – ты нэ вернул…

 

 

Москва, спаленная пожаром

 

 

Впрочем, Ленинград.

Вчера вспоминали приключения иностранцев в России – в частности, приезд экумениста-лютеранина брата Армина в 1990 году.

Я уже не помню, где наши друзья подцепили этого светлого человека. Миссионер наводил мосты и налаживал духовные скрепы, привлеченный возрождением российского религиозного сознания. Его стараниями мы оказались во Франции, в лагере экуменистов, но это уже другая история.

Короче говоря, несчастного Армина вписали к двум проверенным алкоголикам в центре Питера. Эта была семья художников, Оленька и Никитушка. Никитушку я вовсе не помню, а Оленьку всегда вспоминаю, когда на ум приходят строки «Там били женщину кнутом». Нечто безумное, всклокоченное, с широким ртом, прямо из-под телеги с Сенной площади. Вот к ним-то брат Армин и попал.

У запойных служителей холста и кисти были проблемы с горячей водой. В режиме банного дня нагревали огромный котел или бак, я не знаю, мой собственный водогрей ближе к этому баку, чем обычное горячее водоснабжение, но все-таки далек. Нагреть бак воды – не поле перейти и не барану чихнуть. На пороге у лютеранина церемонно осведомились:

— Брат Армин! Не желаете ли принять ванну?

Оленька и Никитушка знали, что во Франции без ванны никуда, ее там принимают постоянно по поводу и без повода.

Миссионер пришел в недоумение, не сразу поняв, но потом вскинул брови и ответил каким-то учтивым «о-ля-ля» — благодарю, не нужно. Тут уже растерялись хозяева. Шаблон треснул. Как это так? В конце концов, они нагрели бак.

— Так что насчет ванны, брат Армин? – спросили они минут через десять, уже угрожающе.

Мы знай себе пили и с интересом смотрели, что будет дальше.

К нешуточному возмущению Оленьки экуменист отказался. Никитушка уже спекся и активного участия в гостеприимстве не принимал.

— Нет, вы примете ванну, брат Армин!

Тот понял, что дело серьезное. Брат Армин много ездил по миру, проповедовал каннибалам и знал, что с кросс-культурной разницей лучше не шутить. Поэтому он сдержанно согласился, но Оленьку уже перемкнуло. Она стала рассказывать про то, как однажды проклятый бак загорелся.

Выпучивая глаза, она наступала на служителя культа:

— Я сплю – и вдруг чувствую: пожар! Никитушка, говорю, горим!…

Армин не знал, что на это сказать, морщил лоб и сочувственно кивал:

— О! Пожар – это очень, очень плёхо!…

Оленька удовлетворенно кивала в ответ и повторяла рассказ. Она описала катастрофу раз пятьдесят.

— Лежу и чувствую: пожар! Никитушка, горим!

— Пожар это плёхо, — соглашался миссионер.

Оленька пошла в дальний угол. Ничто не предвещало международного инцидента. Она стремительно подхватила маленького котика и без каких-либо оснований метнула в брата Армина через всю комнату.

В полете котик выпустил когти и попал миссионеру в лицо.

Оленька уперла руки в боки, подалась вперед и радостно захохотала. Впервые за все это время Армин побледнел, и губы у него задрожали.

Я не знаю, мылся ли он впоследствии и что было дальше. Вернее, не помню.

 

 

Простая история

 

 

Вчера услышал простую историю. Но немного сложную.

Жил на свете сантехник. Был он глуп и быковат. И нос у него торчал не нос, а малиновая картофелина в окружении гнойников, в науке это называется «ринофима». А жил сантехник в Питере, в двухкомнатном помещении с братом.

И вот сантехник сошелся с дамой из Оренбурга. Эта дама приехала и тоже где-то в Питере жила, не знаю где, плевать – короче говоря, они плотно сошлись. Потом эта дама понесла кого-то под сердцем или над чем-то еще, и они поженились. Одна беда: брат сантехника никак не хотел делить площадь. Более того – он тоже кого-то завел, приютил и вел себя как довольно-таки свинья. Дама уехала в родной Оренбург. Брат сантехника до того обнаглел, что и сантехника начал спроваживать туда же. Сантехник поехал. Но выжить в доме, где жена, дочка, а также мамушка и бабушка жены, живому существу оказалось решительно невозможно. И сантехник развелся, уехал обратно в Питер, а что там было дальше – черт его знает.

Ну и что, спросите вы? Что здесь такого?

Такое здесь то, что связь сантехника с дамой держалась на очень серьезном деле. Сантехник писал пьесы. Ну, в режиме какого-то непреходящего кошмара, однако время от времени печатался в мутной периодике. А дама была филолог. Опираясь на пьесы сантехника, она защитила кандидатскую диссертацию про «народную лексику в современной литературе». А после, быть может, защитила и вторую. Она превратилась в жену гения вроде Софьи Андреевны Толстой. Человек, имеющий в женах жену гения, вынужден соответствовать, и сантехник мысленно воспарил.

 

 

Прекрасная эпоха

 

 

Дочура сдавала пробный экзамен по английскому. Имело место аудирование. Вот текст.

— Привет, Джон!

— Привет, Джек!

— Какая у тебя красивая комната!

— Да, она обставлена в японском стиле. Вот вазы, вот татами.

— Джон, ты живешь один?

— Нет, я живу с Марком.

— А кто такой Марк?

— Это мой друг детства.

— То есть он твой сосед по квартире?

— Ну, можно и так сказать!

 

 

Творимая легенда

 

 

На последнем в нынешнем сезоне семинаре переводчиков патрон устроил сюрприз. Привез к нам легенду отечественного перевода – Игнатия Михайловича Ивановского. Тот переводил Шекспира и Байрона, дружил с Ахматовой – та считала его лучшим переводчиком, был учеником Лозинского – а тот был второй Жуковский, тоже Шекспир у него, Данте, тесное общение с Гумилевым, Блоком и прочими.

У меня болел зуб, но я о нем забыл.

По сути, вышел не семинар, а бенефис, близкий к концерту.

Ивановскому за восемьдесят, ходит с палочкой, пишет с трудом. Он не только читал стихи, но и пел свои переложения британских народных песен, да шведов еще коснулся. Не учил он нас, разумеется, ничему, времени не было, да и Лозинский его не учил, а просто дозволял общаться, и этого было достаточно. Он рассказывал о доисторических временах, а я сидел и не мог соотнести его с календарным годом. Еще я скорбно кивал про себя, воображая уместность его наставлений в переводе того славного порнографического материала, которым я занимаюсь. И вдобавок, в отличие от остальных, снова чувствовал себя в чужом пиру. Нигде-то я не свой! Сижу, слушаю мэтра, динозавра от изящной словесности – какое я имею к нему отношение? А пришел бы, допустим, по моей прежней специальности ученик Бехтерева или Россолимо – я точно так же сидел бы вполне посторонним, потому что уже поздно, больше не моя сфера.

Ивановский нарассказывал много чего, цитировать не стану, потому что вырвется из ткани, контекста, атмосферы и прочего. Патрон писал его на диктофон, так что появится, надеюсь, где-нибудь без моего переложения.

…Они опоздали на полчаса. Ехали с окраины и попали в пробку.

Минут за пять до их приезда вошла девонька, сотрудница Дома Писателя. С фотоаппаратом. Она снимает мероприятия для отчетности и стенда. Сидели только мы, без Ивановского.

— Ну, я тогда вас сниму, — объявила она. – Мне бежать надо.

И сняла мероприятие, нас за столом. Без Ивановского. И ушла.

 

 

На волоске

 

 

Доброе дело рождает доброе дело, а потом – Мировое Зло.

Перевел старушку через улицу.

Та, признательная, пожелала мне здоровья и «чтобы Бог дал все, чего я хочу».

О, бабушка! Знала бы ты.

 

 

Совершеннолетие

 

 

Я не раз и не два предупреждал дочуру, что во взрослой жизни нет ничего хорошего.

И вот она пошла во взрослую поликлинику.

Вернулась со словами: «Я видела ад».

Правда, она пока не слышала, о чем говорят бабушки. Зато наблюдала дедушку.

Дедушка пошел на выход.

— Вы бахилы забыли снять! – крикнули ему вслед.

Тот демонически рассмеялся:

— А я не забыл!

 

 

Кот Шредингера

 

 

Я не физик и кота Шредингера усваиваю плохо. В моем бытовом понимании с ним дело обстоит так: чего не видно, то и тайна.

И следствие: чего не видел, того, возможно, и нет – этого самого несчастного кота, моисеевых скрижалей, Стаса Михайлова и так далее.

Так вот вчера я сделал открытие: в среде моего обитания неопределенность Шредингера применяют к событиям очевидным, тогда как дела далекого прошлого, которых не видел никто, сомнения не вызывают.

Был у нас давеча марафон, перекрыли проспект. На дворе стояло 27 апреля. Пока там бежали, я заглянул в продовольственный магазин. Женщина с колоссальным корпусом и микроскопическими глазками спрашивала у продавщицы:

— А чего все бегут?

Та пожимала плечами:

— Наверно, ко Дню Победы.

Женщина глянула в окно и не поверила.

— Да ну! Какой День Победы?

— Ну, тогда Первое мая.

Это устроило.

— А, ну да, — молвила женщина, вновь восстанавливая внутреннюю гармонию личных кварков и квантов. – Первое мая.

В моем отечестве никто не удивится тому, что кто-то в конце апреля бежит в трусах, посвящая это дело первому мая, которое, черт его знает, уже могло и наступить. Население не отрицает вариантов, оно просто не до конца уверено в действительности. Оно что-то видит, но версий – бесконечное множество.

Зато если спросить ту же даму, крестил ли, допустим, Владимир Русь, она ответит утвердительно с абсолютной уверенностью. Я ничего не оспариваю, это просто пример.

 

 

Два Первомая

 

 

Первомай для меня кончился в 1990 году. Тогда я этого, конечно, не знал.

Телевизор, как я отлично помню, зафиксировал зловредное волеизъявление на Красной площади. То есть уже вовсю распоясались болотные белоленточники. И Горбачев не стал смотреть с Мавзолея их лозунги. Он обиделся.

И ушел.

А до этого был в хорошем настроении, всем махал и радовался. И день был погожий. И бант у него сиял.

Но вскоре ему настроение испортили.

Мне же тем утром было ужасно плохо. Я пил весь вечер и приличную часть ночи. С утра мне не помогал даже коньяк, я пил его рассеянно и тупо смотрел в экран на радостного Горбачева, не догадываясь, что Первомая больше не будет. С похмелья меня терзали угрызения совести, и когда обиделся Горбачев, мне показалось, что это я виноват. Ацетальдегид, во мне накопившийся, полностью раскрыл мое сознание для восприятия формулы «я отвечаю за все».

«Даже Горбачев обиделся», — подумал я сумрачно, припоминая свинства минувшего дня.

Все магазины стараниями Горбачева в тот день оказались закрыты, и я рассвирепел на него несказанно, но злоба отдельно, а совесть отдельно.

Нынче у нас немного другой Первомай. Позвонила бывшая, в полном ужасе. Она на Невском, нужно перейти на другую сторону, а никак. Для этого придется на мгновение слиться с огромной колонной ЕР. Там если молодежь, то бритая, от Ломброзо, и еще ковыляют объевшиеся белены бабушки. Текут трехцветные реки.

— Слушай! Там точно все твои уроды, из рассказов твоих!

— Ну, я же не просто так пишу…

В телефоне раздался дикий хоровой рев.

Что-то вроде «мир-труд-путин». Нечисть отметила Вальпургиеву ночь и возвращается поклониться солнцу.

 

 

Отцы и дети

 

 

Доченьку я все-таки воспитал. Выросла большая.

Не звонит и не звонит, шифруется.

Ну, звоню сам!

Говорю:

— Знаешь, чем занимаюсь? Слагаю стишки. Если изменить первое слово, то получится «ну ли звонить папуле?»

Согласен, натянутая версия.

Радостный ответ:

— А можно еще в папуле заменить «ле» на «ля»!

 

 

Ногтяне

 

 

Показывают рекламу.

Общаются два ногтя. Беседуют о противогрибковой мази. Ногти антропоморфны – руки, ноги, корпус и голова: собственно ноготь. Очень похож на космический шлем. Хочется называть космонавтов Ногтями. Дважды Ноготь, Трижды Ноготь, Ноготь-Испытатель.

И вообще сильный образ, в каком-то смысле отражающий суть. Цельность, плоскость, личностный рост. Блеск и нищета. Отдельный паронихий. Заусенец-Отщепенец вынашивает планы Панариция.

 

 

Нужная вещь

 

 

Дочуре понадобился чехол для айфона. Попросила пробить по лавкам, я нашел.

Поехала.

Звонит:

— Еле вырвала!

— А почему пришлось вырывать?

— Так они не давали! Сказали, звонил мужчина и просил отложить! Я им: так это мой папа!

Повисло молчание.

— Я не просил отложить…

 

 

Части тела

 

 

Магазин.

— Грудиночки! Очень хорошая, губами можно есть, жевать не нужно…

Неужели я так постарел? Странно. За секунду до этого она назвала меня молодым человеком. Ну да, у меня стоит временная пломба, но как она узнала?

Да и что там губами?…

На всякий случай, машинально, покосился на ее грудь и отказался от всего.

 

 

Crocodile Rock

 

 

Про сэра Элтона Джона.

Советы были к нему благосклонны; в 70-х продавалась его маленькая пластиночка, там был Crocodile Rock. Сэр Элтон пел о годах, проведенных с некой Сюзи, и этим вводил в заблуждение советскую пропаганду.

Я живо представляю эту картину: сидит какой-нибудь партком или обком, а то и целое министерство культуры с выходом на Политбюро — все солидные, серьезные люди, немолодые уже; если не фронтовики, то уж точно тыловики, пережившие Сталина, воспитанные на Горьком и Фурманове, что ли, или Фадееве; их возят на кабана, они разрешают Тарапуньку и Штепселя, у них на жопе рубец от царской нагайки, они видели жандарма, командовали пшеницей и чугуном, рукоплескали живой пирамиде и награждали рабфак.

И вот они сидят и напряженно слушают Crocodile Rock.

Он числится пунктом в повестке дня.

 

 

Юбилейная речь

 

 

Как ни крути, а все же художник бесповоротно зависим от политики.

На юбилейном вечере крупного питерского поэта ораторствовал другой замечательный поэт, Тимофей Животовский. Думаю, он не обидится, если я перескажу его историю.

Когда преставился Брежнев, какое-то издание поручило Тимофею написать эпитафию. Он написал и получил два рубля семьдесят копеек.

По тем временам это были приличные деньги. Примерно столько стоила чекушка, хотя точно не помню, я чекушками не пил.

Потом умер Андропов. Тимофей опять написал эпитафию и получил три рубля пятьдесят копеек.

Тогда он разложил перед собой плакат с портретами всего Политбюро и написал каждому. Но тут вознесся Горбачев и всех разогнал. Тимофей горевал, что только на Романова он от особенной скорби написал целых десять штук эпитафий, а тот прожил еще очень долго.

Такие дела.

Это, кстати, был тост во славу юбиляра. Тимофей способен говорить часами и как-то ухитрился встроить вышеизложенное.

 

 

Шаолинь

 

 

Коренастый азиат, похожий на Цоя и Брюса Ли, пересекал Невский проспект. Было тепло и солнечно, красавец надел черную майку.

Он перемахнул проезжую часть в несколько сальто. Раз, два, три! Допрыгав, пошел как все – настороженно озираясь. И скрылся в метро.

Хорошо, когда молодой и здоровый! Мне-то уже поздно. А в юные годы не догадался бы захотеть.

 

 

Грае, грае, воропае

 

 

На проспекте – некоторый Хичкок. Кружат ворОны, парят и орут высоко, исполненные тревоги. Занимаются этим кружением долго, над строго обозначенным пятачком.

Там стоит флегматичный юноша с бутылкой пива, курит. На руке – ловчая перчатка, укомплектованная вороной на цепи.

Ворона ритмично взбивает крылами, вытягивается в струну и безмолвно разевает клюв в небеса. От горя у ней сперло в зобу дыханье.

 

 

Хлеб насущный наш дай нам, Боже

 

 

Пошел за пищей для кота.

— Мне фарша, пожалуйста.

Я прихожу каждый день и покупаю одинаково.

Продавщица, бесстрастно:

— Вес?

Я проникся уважением. Деловитый автоматизм, почтение к ситуации. Аптечный стиль: «Доза?» Хорошо бы везде было так.

— Мне водочки.

— Объем?

— И конфеток.

— Число?

 

 

Конец детства

 

 

Ничто не вечно. Вот и канул в небытие азиатский охранник при магазине, наряжавшийся в форму узбекских ВВС. Здороваясь, он называл меня «Бэламор». Он запомнился мне таким, каким я видел его позавчера. Он пререкался на излюбленную тему с пожилой дамой. «Карзынка вазьми!» «Ну конечно, я пришла украсть пакет молока!» «Умная, дя-я-я! Ага! Умная! Дя! Сичас!»

Очевидно, он отправился на повышение. На взлет и разворот, и где-то ложится, недосягаемый, на хлопковое крыло.

Его сменил пожилой славянин. Стопроцентный военный пенсионер: приземистый, с белым ежиком и цепким взглядом. Шовинистам – победа, мне – огорчение. Говно там сохранилось, как было, а радость жизни ушла, как детство человечества.

…Оказалось, она ушла в отпуск.

 

 

Звуки Му

 

 

Надыбал Звуки Животных. Испытал на коте волчий вой, коровье мычание, рык крокодила, рявканье пантеры. Результат — стереотипное сдержанное ошеломление. Рык крокодила добавил в плейлист.

 

 

Тарификация

 

 

После полудня представился случай побывать в гостях у мэтра стихотворного перевода Игнатия Михайловича Ивановского. Мне понадобилась его книжка, он любезно согласился меня принять. Я о нем уже рассказывал – ученик Лозинского, друг Ахматовой, переводчик великих, разменял девятый десяток и держится удивительным молодцом, разве что писать ему от руки очень трудно.

Попавши к этой живой легенде, легко уйти не получится. «Куда это вы собрались?» — прищурился мэтр, едва я затолкал книжку в сумку. Он вышел в кухню и вернулся с подносом – кофей с булочками. И начал читать стихи, свои и чужие. При всей моей прозаической приземленности я снова оказался совершенно загипнотизирован и просидел часа полтора. Ну, да что говорить о нашем общении! Мне остается только кичиться знакомством.

А собственно пересказать я хочу историю, которая иллюстрирует проблематичность оценки интеллектуальной собственности. В 1957 году на Ивановского свалился заказ от Гослитиздата. Это было равноценно призыву с Олимпа. У Ивановского не было даже пяти рублей, чтобы завести сберкнижку, а тут ему выписали гонорар, которого хватило бы на две машины «Победа». Издательству понадобились его переводы Лонгфелло, ибо в Москве наметился Эйзенхауэр и надо было показать что-то фундаментальное и родное. Игнатий Михайлович получил три тысячи шестьсот рублей.

Спустя какое-то время ему пришел второй гонорар, на тридцать шесть копеек. Его начислили за некий школьный концерт с билетами по минимальной расценке. На концерте прозвучали три английских стихотворения в его переводе – вот ему и начислили.

То есть ровно в десять тысяч раз меньше, чем по случаю Эйзенхауэра.

Меня мучает вопрос: видел ли американский президент этого Лонгфелло? Принял ли к сведению и потеплел ли душой?

Опять же нельзя не задуматься об аппетитах сегодняшних копирайтеров. Велики ли они? Или же недостаточны?

Подсказка: нынче за книжку, ради которой я приезжал, Игнатий Михайлович не получил ничего.

 

 

Один день А. К.

 

 

Почему бы не поописывать мою обыденность, черт побери?

Нынче было так.

Пошел я на почту. Закрыто.

Дошло до меня, между прочим, что новое руководство Почты России ищет содействия в сочинении ее обновленного выгодного образа. Я могу! Итак: отделение наше мало того что перешло на посменный режим работы по четным-нечетным, но и устраивает вдобавок себе обеды. И вот они выползли, поперек себя шире, многопудовые и довольные. Стоят, хорошо им. Саранча! Доедают мои бандерольки.

Ладно, пошел мимо них за очками, обещали сделать сегодня. Не сделали.

Ну, хорошо. Иду непринужденно дворами домой и вижу, что машет мне бабушка с палочкой и рюкзаком, зовет меня на помощь. Она бы завалилась, не придержи ее какая-то дама.

Я подсуетился, усадили бабушку на поребрик. Собрали анамнез. Бабушка живет черт-те где, за полторы остановки. Вопреки слепоте, отправилась покупать себе обувь, кроссовки. И купила. А обратно ноги не идут. Напрасно, стало быть, потратилась.

— Переобуйте мне кроссовочки…

Дама любуется небесами. Я переобул.

Дама нервничает, у нее дома ребенок. Что ж, вызываю скорую, отпускаю даму. Жду.

— Бабушка, у вас родня-то есть? Может, кому позвонить?

— Да нет никого!

— А соседи?

— Со мной живут… Не надо! Цыган да хохол. Бьют меня…

Скорая все не ехала.

— Что ж, коммуналка у вас?

— Да нет… Сын лежал, я пустила сидеть…

Я расхаживал, высовывался на проспект, смотрел на часы. Скорая не ехала, собирался дождь. Бабушка устала сидеть и настояла на подъеме. Я с удивлением увидел, что она немножечко идет. Тут нарисовался некий мужчина в тужурке и тельняшке.

— Сирень! – воскликнул он взволнованно, без предисловий. – Вовсю продают.

— Это вы к чему? – осведомился я подозрительно.

Тем временем бабушка на глазах приобретала ускорение.

— Да к тому, что из-за города возят и продают, — терпеливо и так же воодушевленно объяснил мужчина. – Вон она растет. А на рынке дерут за нее.

Я понял, что его распирает масса идей, но он, к сожалению, не находит им полезного применения.

— А вот бабушку доведите, — навел я его на удачную мысль.

— Конечно! А куда?

Они стали удаляться. Я тоже. На ходу дал скорой отбой, но поздно. Стоило мне свернуть за угол, как она принялась названивать и жаловаться, что никакой бабушки не находит.

— Бабушка оклемалась, — ответил я. – И ушла.

Дошел до почты. Заперто, но уже толпа.

Главное, никто ни в чем не виноват.

 

 

Мираж

 

 

Едучи по Проспекту Ветеранов я регулярно приковывался взором к пивному бару под названием «Штопор» и расширением ниже «Очень серьезное заведение». Рядом зачем-то стояла железная лошадь в натуральную величину.

Я стараюсь не обеспечивать мои питейные интересы и внутрь не заходил. Тем больше места для фантазий. Такая формулировка обязывает. Серьезной в моем представлении осталась пивная «Пушкарь», где в застойные времена всегда царила почтительная тишина, а грузные посетители, так же молча, периодически опрокидывались навзничь с широких скамей. Их сноровисто утаскивали куда-то.

Нынче еду и вижу: нет никакого бара. Вместо него — Фотоцентр.

Теперь уже не узнаешь, как оно было. Не иначе, они прихвастнули. Но может быть, и поскромничали.

 

 

Карты, деньги, два ствола

 

 

Дочура штудирует Льва Николаевича, зашел разговор о Николае Ростове. Я плохо помню эту историю.

— Он проиграл сорок три тысячи Долохову…

— Долларов? — переспросил я рассеянно. Не сразу вкурил фамилию.

 

 

Вчера, сегодня и завтра

 

 

Двор пробудился. Торжество лютует с утра. Из кустов доносится женское-рассудительное:

— Вчера нигде и никак не было никакого блядства! Это было позавчера…

 

 

Эстрада

 

 

Я наконец нащупал образ нашей эстрады. Вот государственная горилла захотела веселиться. Стоит ушат с говном. Она надевает колпак, берет палку. Ляй-ляй-ля! Пляшет четыре секунды, бьет, летят брызги. Бросила палку, ушла. Колпак снять забыла.

 

 

Кафка

 

 

Выслушал историю.

Живет в Санкт-Петербурге обычная женщина непростой судьбы. Обстоятельства расписывать долго и тяжело. Сошлась, разошлась, уехала, вернулась, заболела, поправилась, снова сошлась, снова вернулась, опять заболела, сейчас ничего.

В скитаниях эту женщину сопровождала собака пудель. Ныне ей, собаке, уже лет двадцать. Летала следом, ездила; обивала пороги; с ней воспаряла, с ней же разочаровывалась.

И вот они вдвоем. Неприметно живут под питерским небом, пропитываются геометрией пространства.

Собаке не хватает интима. В минуту откровенности женщина призналась, что она, не имея возможности обеспечить опцию, снимает собаке напряжение большим пальцем ноги.

Одинокая, неприкаянная, хронически в кого-то влюбленная, она призналась:

— Никто не поверит, что я каждый вечер ебусь с собакой.

 

 

Совпадение взглядов

 

 

На семинарах переводчиков я постоянно соседствую вот с чем.

Патрон раздает тексты, оригинал и перевод; все начинают вникать. Люди как люди, вполне нормальные. Но одна выделяется. Пока не начался разбор, она сидит тихо и может быть ошибочно принята за приличного человека. Однако вскоре маска летит на пол.

Патрон зачитывает пассаж.

— Как вы считаете, что здесь не так?

Особа сосредоточенно подхватывает:

— Да, что же здесь не так?..

И подчеркнуто морщит лоб. Ответ уже пляшет на языке.

Патрон милостив.

— Вот здесь не так.

Особа воодушевленно вскидывается и соглашается якобы про себя, усиленно кивая:

— Да, да, вот здесь не так!

Патрон:

— Я перевел вот как.

Читает.

Особа отзывается монотонным эхом:

— Да, вот как надо!

Повторяет слово в слово; кивает, кивает, кивает; спохватившись – всмеивается, но коротко, потому что надо кивать.

Текст обычно страниц на пять-шесть. И я всегда оказываюсь рядом.

 

 

Притча

 

 

Давным-давно, когда на дворе стояли лютые времена, один человек вышел на главную городскую площадь и показал Правительству фиолетовый хуй. Защелкали зарубежные фотокамеры, засверкали вспышки. Через десять секунд человека посадили в специальную машину и увезли. Народ перешептывался: любой младенец понимал, что Правительство этот хуй заслужило. Человек тот, понятное дело, считал так же.

Прошли годы. Режим дрогнул, а вскоре и вовсе пал. Хуй показывал каждый, кому не лень. Вскоре это деяние сделалось ритуальным и мемориальным. Человека, который вышел на площадь много лет назад, повсеместно славили и называли первым из первых. О нем говорили, что он явился солью земли и стал пионером протеста. Потом про него как-то забыли.

А он тем временем окончательно спятил. Острый психоз, некогда развившийся у него на главной площади, стал хроническим и привел к неизбежному распаду.

 

 

Пульс времени и места

 

 

Сидел, сочинял рассказ. Герой у меня огибает кучу говна.

И тут же звонит дочура: идет через двор и видит, как прямо на улицу опорожняют канализацию из кишки.

Нет бы я написал про клумбу.

 

 

Скрепа

 

 

По случаю праздника-дня России народился образ Духовной Скрепы. Она здоровенная, как оглобля, и надо ее проглотить. Потом загнуть молотком торчащие концы. Один глядит изо рта, чтобы не клеветал. Другой страхует выходное отверстие, чтобы ни-ни. В целом — аршин, обеспечивающий ходьбу по струнке.

 

 

Опыты жестокосердия

 

 

Люблю, когда на кассе у гражданочки впереди спрашивают копеек тридцать восемь. Иногда удается поймать волну. Вот она роется, копошится, выворачивает кошелечек, рассыпает медные семена. Нету. Я уже подобрался, жду.

Нету, нету! Все раздала!

И она затравленно озирается, надеясь натолкнуться на понимающий взгляд. Пусть даже на осуждающий! Лишь бы на что-то опереться. Но я уже наготове. Мой взгляд ледяной и бесстрастный, сквозной. Я молчу. Ее не существует. Опоры нет, она повисает в одинокой космической экзистенции.

Приятно хоть ненадолго олицетворить мироздание.

 

 

Секреты вечной молодости

 

 

Дочура докладывает из аптеки — убеждается в моей объективности.

Очередь.

— Мне гель от комаров.

— Какой?

— Который в рекламе.

— Этот?

— Нет, не этот! Там другое название!

Перебрали десять штук. Нашли.

— Вот, хорошо! А то выйду к ним свеженькая — они и съедят!

Лет девяносто.

 

 

Кинестезия

 

 

Не знаю, зачем, но с утра пораньше размышляю о мышечной памяти. Я кинестетик.

Поглядываю на свою руку и прикидываю, что в ней поотпечаталось.

Да. Например, она помнит шевелюру профессора. Правда, тогда этот человек еще не был профессор, только доцент. Я дежурил, а он задержался на работе, напился до изумления, пошел в трусах к женской палате и уснул на лавочке в коридоре. Я больно вцепился ему в волосы, чтобы удивить и поднять.

Победное покалывание в пальцах.

 

 

Черти

 

 

Приехали электрики, вырубили свет. Сгорел кусок перевода.

Я вылетел во двор, начал орать, лексику опускаю. Суки такие! Крикнуть было нельзя?

Ни мускул не дрогнул на щетинистом рыле этого черта. Я хочу быть диким капиталистом и угнетать пролетариат.

Тут и полиция приехала в бронежилетах: у кого-то сработала сигнализация.

— Арестуйте его! — требовал я. — Шлепните, он как раз в подвале!

Милиция меня не берегла, а полиция и подавно.

Вообще, народная логика меня поражает. Народ отождествляет себя не то с грозными природными силами, не то с Божьим промыслом.

— Ну, выключил он свет, — сказал мне электрический шофер, демонстративно стоявший не при делах. – А если бы свет просто отключился?

Дело! Убил бы я его – и что с того? А если бы он взял и сам помер?

 

 

Сокровищница

 

 

Интересно, а для кого в ларьке «Роспечати» продается маленькая и простенькая, в ладонь величиной книжечка «Народные пословицы и поговорки»?

Тоненькая, без картинок, обложка белая, бумага так себе.

Так и вижу, как все происходит. Покупаешь ее, раскрываешь, прочитываешь какую-нибудь умную вещь, не знаю – ну, например, «волос глуп – и в жопе растет». Задумываешься, чешешь в затылке, ошеломленно признаешь: черт, а ведь и верно!

Окрыленный добавочным разумением, выгадываешь случай блеснуть.

 

 

Лексический минимум

 

 

Супруга бывшая повеселила. Едет в лифте. Заходит мамаша с маленькой девочкой, у той – кукла.

— Смотрите, какая у меня красивая кукла, — пригласило дитя.

— Она все время говорит «пися-попа»! – взвилась мамаша. – Пися-попа! Пися-попа!

Подруга дней моих ушедших наблюдательна и въедлива.

— Мы и минуты не едем, а вы сами уже три раза это сказали… Ну-ка, а что у твоей куклы есть?

— Пися-попа! – воскликнула деточка.

— И все?

— Нет, вот голова…

— Видите, надо ее просто переключать, — назидательно заметила бывшая.

— Как же ее переключать, когда она такие слова знает! Когда они друг другу показывают!

— Это неизбежно в ходе социализации…

— А вы кем работаете? – озадачилась мамаша.

— Я филолог.

— Логопеда знаю, филолога не знаю. Вы врач?

 

 

Ассортимент

 

 

Жарко! Окна не на солнце, но все равно хоть помирай. И так весь день взаперти, по уши в порнографических настроениях.

Пошел купить мороженое.

Встал в очередь. Движение парализовала девушка. Она была знакома с кассиршей и принялась излагать разные обстоятельства жизни.

— Представляешь, у меня паспорт спрашивают. В «Нормане». Сигареты не продают.

— Ничего себе, — отдувается кассирша и крутит толстой башкой.

— Ага. С утра пришла за сигаретами – не дают. А вечером за коньяком – пожалуйста.

Я стою. У меня тает мороженое.

— Да, и пакетик мне!..

Поглядываю искоса. Прикидываю, какие товары ей можно продать с чистой совестью.

Дворницкую робу размера шестидесятого. Бандаж. Дилдо со взрослую ногу. Крысиный яд. Сигареты и ящик водки – тоже легко.

 

 

Из Хижины дяди Тома

 

 

Рылся в архиве. Несколько лет назад я ишачил на рабской плантации и сочинял боевые коммерческие романы под звезду не самую яркую, но раскупавшуюся. По штуке за полтора-два месяца. Ну, там спецназ, в том числе православный, с чудесами, но не только, фигурировал и обычный. Это был болезненный бред. Я много чего достиг: форсировал дно Сены, наводил ракету из товарного вагона на саммит восьмерки, топил Питер, вырезал парижское предместье и так далее. Нашел роман, который взяли, что-то заплатили, но не издали. Наверное, прочли. Бумаг не подписывал. Может, пристроить его куда? Поменять имена — и вперед. Он про кровавые убийства на МКС. Точно не помню, в чем было дело; вроде бы участвовали ФСБ и ЦРУ. Называется «Орбитальные столкновения» — я долго не думал. Одна беда: вдруг понравится? потребуют же серию, а я давно истощился.

Между прочим, с романами этими бывало забавно. Просят написать продолжение. А начинал кто-то другой. И мне дают вводные: там, дескать, кончилось тем, что у героя украли жену. Главы четыре, стало быть, на ее вызволение… Ну, я смотрю это начало. А заодно и два продолжения, о которых они мне забыли сказать. Испытываю гадкое торжество, звоню:

— Не получится ее вызволить! Уже готово!

— Как? Где? Кто?

— Да вот же, черным по белому: «Выл и визжал негодяй, когда возмездие настигло его…»

Одним абзацем, да. Чтобы закрыть тему и замутить новое приключение.

— В бумаге издано! — злорадствую.

Мне же хуже, между прочим. Четыре главы создавать неизвестно про что. Но ничего не могу с собой поделать.

 

 

Площадка

 

 

Не надо мне никакого благоустройства. Во двор привезли новые горки-качели. Хорошо! Только почему в семь утра?

Ночь и так была тревожная. Снова сломался сложный фонарь, который висит прямо перед моим окном — распахнутым, естественно, по случаю чересчур хорошей погоды. Сломался и оглушительно трещал адской теслой через неравные промежутки времени. Въебать по нему мне нечем, дотянуться тоже не могу. И стекло толстое. Плюс две скамейки в кустах.

Нет их — плохо! Посидеть людям негде. Впору негодовать и постить фотографии запустения. Есть они — еще хуже! Хочется накрыть чугунным колоколом и поджарить вместе с обитателями. Созерцательное недеяние — вот единственный путь. Но отвлекают фонарем, скамейкой и горкой.

Да, и еще дети. Я когда-то писал о них, но в этом сезоне возрастная планка почему-то понизилась. Нет, это не забавно. Это довольно жутко.

Полвторого ночи. За окнами мрак, хоть ночь у меня и считается белой. Ни души. Шелест листвы. И радостные детские вопли, местами почти младенческие. Визг, хохот. Один или двое, резвятся. Их не видно, зелень у нас густая. Взрослые молчат. Можно бы выйти и посмотреть, но боязно не то, что эти детки найдутся. Боязно, что они, может, и не найдутся.

 

 

Сравнительный историзм

 

 

Попытался сравнить мировосприятие школьника-выпускника сейчас и тридцать лет назад.

Технические новшества и мир без границ трогать не стал. Ясно, что мобильников не было, Ленин был, а в Америке нам не бывать. Выделил четыре пункта. Я говорю, конечно, только о себе и своем окружении.

Денежные отношения. Мы не представляли, что можно купить мента, военкома, доктора, профессора. Нет, это бывало сплошь, и мы знали про взятки. Но в нашей среде они не звучали. Только знакомства: договориться, замолвить слово – в крайнем случае, принести бутылку или две.

Религия. Вид батюшки, если уж где попадался, вызывал неуютное опасливое чувство. Вот уж ксенофобия в чистом виде – нечто нелепое, но странно живучее. Кто его знает, что там. Лучше не подходить.

Гомосексуализм. Мы не только не знали геев вокруг себя, но и ни про кого не знали, что он гей. Только анекдоты. Гомосек был подобен марсианину. В мединституте немного приблизился, переселился на Луну.

Фашизм. Фашистом для нас по умолчанию был Мюллер.

 

 

Подумать о душе

 

 

Слышно в окно:

— Блиять!… блиять!!… блиять!…

То есть буквально с предсмертным привизгом, на грани каркающего кашля, как будто неумолимо раздавливают яйца, а заодно и череп.

Решил, что убивают кого-то, выглянул. Нет. Пенсионеры сидят, бабушки. Беседуют.

 

 

Слон

 

 

До бездны рукой подать.

Вот встречаешь знакомую, интересуешься делами. Отвечает, что ногу лечила – сломала ее зимой, когда на коньках каталась. Все? Все.

Если не ковырнуть.

Знакомая была не моя – родителя моего. Работала у него на больничке медсестрой.

— Я нарядилась слоном! Знаете, плюшевый такой, с хоботом? Как ходячая реклама. Я и в больницу так пришла, и везде ходила! А потом на каток. Там меня и сбили, сломали ногу в двух местах… А помните, как я больницу на уши поставила? На первое апреля?

Родитель не помнил. Может, это случилось под Новый год.

— Послала хирурга в морг, терапевта – в реанимацию… всех разослала! Меня потом спрашивают: кто это сделал? Не знаю, говорю!

Довольно милая женщина. Правда, теперь не медсестра. Нынче она в администрации кладбища. Торгует гробами и все такое, а получает раз в десять больше доктора.

 

 

О подвигах и славе

 

 

В Америке снимают особенные фильмы про героизм.

Это героизм не на войне. Ну, есть у них боевые фильмы, да! Может быть, даже с претензией на серьезность. Но все равно не пробирает. Одну ногу оторвало, вторую, третью, а он все равно идет и спасает рядового Райана – нет, это не то.

Настоящие американские фильмы про героизм глубоко индивидуалистичны. Герой должен где-нибудь застрять – в фуникулере, лифте, яме, машине, ущелье, сортире. Вот тут его потенциал развернется и проявится во всей полноте. Это будет показано подробно, до последней песчинки под ногтем. Финал заслуженный: персонаж прорывается к свету, где его давно оплакивают беременная супруга и лабрадор.

У нас такое кино невозможно. Бытовая ситуация исключает прорыв к свету. Вневоенное личное торжество у нас не архетипично. Если ты заперт в сортире, то это навсегда. Вот в тот тяжелый час за рабочий класс – на здоровье.

Между прочим, «Чужой» — кино про наше Отечество, и надо бы его запретить. Очень прозрачные аналогии. Вот присосался ксеноморф. Даже если отодрать — уже поздно, сейчас новый вылупится. Название, правда, надо изменить на «Родной».

 

 

Уроки гласности

 

 

Ночью пришлось захлопнуть окно. Во дворе ревели блаженно и радостно. Бессодержательно – просто победно, басом и на одной ноте.

С утра распахнул – то же самое. Но уже другие.

Что греха таить – случалось мне основательно выпить. Приходилось и пить всерьез, и я натворил много нехорошего. Но странное дело: я никогда не ревел ослиным зверем.

Люди пьют затем, чтобы отпустило. Но не только. Еще чтобы выпустило. Ни разу не нашел я в моем существе вот этого, просящегося на волю.

Помню, в далеком отрочестве шли мы с приятелем и вдруг остановились, привлеченные возгласами: «Ах ты, ёоооптвоюмать!»

Присмотрелись. Возле дальней скамейки стоял человек. Ничем не разгневанный, ни с кем не пикировавшийся. Он чуть развел руки, расставил ноги – и возглашал. Просто показывал, что умеет. На скамейке сидели две его дамы, они смеялись и поощряли продолжать.

— Ах ты ёоооптвоюмать! – с готовностью повторял человек и довольно озирался.

Дамы рукоплескали.

Наши люди истосковались по голосовой терапии. Есть такая психологическая помощь: раскрепостись и кричи. Тема у нас одна, она же форма и содержание. Тренеры и туторы могут озолотиться. Потом уже можно Гайд-парк, а начинать все-таки надо с азов.

 

 

Духоподъем

 

 

Нынче чествуют образцовых Петра и Февронию.

Такого СМС еще не приходило. Это точно по случаю воцерковленной святой семьи!

«Возврат любимых. Вуду помощь. 89214145116. 18+ Извините».

 

 

Счастье – когда понимают

 

 

Беседы с доченькой.

— Не, мне детей больше нельзя. Большой риск приобрести дауна.

— Ну, тебе же это прекрасно — постоянный источник вдохновения рядом!

 

 

Юности чистое зерцало

 

 

Обсуждаем с моей второй второй половиной деточек. У нее сын. Дитя филологов. Эпизод произошел в ТРЕТЬЕМ классе. Работала она в школе, а сынуля учился этажом выше. И вот выходит она и видит, как он, в черном рабочем халате — труд у него завершился — летит с лестницы, расправив полы, и возглашает:

— Я ужас, летящий на крыльях ночи!

Далее, без перерыва, следует многоэтажный мат. Она метнулась к нему таким же ужасом на крыльях: ты что?

— Мама, я просто осваиваю нижние пласты лексического состава русского языка.

Питер у нас, да!

 

 

Стагнация

 

 

Когда кот встречает приемом пищи зарю нового дня, он обязательно вываливает из миски ломтик чего-нибудь, что я ему положу. Сразу вывалит и жрет остальное дальше.

Очевидно, он создает себе натуральный ландшафт и воспроизводит естественно растерзанную добычу. То есть тайно грезит свободой.

Читал я когда-то про мытье рук в Англии, да и сам их там полоскал, так автор не без сарказма сравнивал британские обычаи с нашими. Он воспарял гипотезой, что, дескать, наглухо закупоренная раковина – не наш путь. Психологически наш брат не любит плескаться в ограниченном пространстве. Мы подсознательно стремимся мыться под струями, льющимися легко и беспрепятственно, ибо в глубинах души храним неистребимое стремление к воле.

Не то ли и кот? Он, разумеется, беспробудно туп. Проходя мимо, я украдкой забрасываю выкинутое обратно в миску, прямо ему под пасть. Он уже все забыл и знает только жрать. Свобода свелась к ритуалу в обмен на комфорт в условиях свирепой диктатуры.

 

 

Книжная сеть

 

 

1

 

У дочуры первый рабочий день! Вышла в книжный магазин. Началось с летучки. Было сказано:

— Если будешь хорошо работать, то пиздюлей не огребешь, а ты зайчик.

 

 

2

 

Дочура набирается впечатлений.

Пришел человек, спросил частушки. Маленькая книжечка ему была нужна. В ладонь.

Искали сорок минут. Он ждал.

— Спели ему наконец? — спросил я.

Нет. Старшая пошла в подсобку и там отыскала.

Клиент взял частушки, полистал. Нашел одну. Прочел. Кивнул, положил книжку и ушел.

 

3

 

Иностранцам:

— Вы любите Россию? А вот идите туда!.. (указующий жест).

 

4

 

Зашел и я в этот книжный магазин. Идем — и вижу огромную корову из папье-маше.

— Корова-то зачем?

— А, это детский отдел. Здесь должно быть весело. С ней очень любят фотографироваться охранники. Просит: сделайте мне смешной снимок! И становится рядом навытяжку, а рожа такая, что прямо на мрамор.

 

5

 

Дочура:

— Идем с охранницей, здоровая такая. Она: «Вон там мы топчем тех, кто книжки ворует, сначала вдоль, а потом поперек!» Сует бумагу: «Ты расписалась за пожарную безопасность? Распишись. Вон огнетушитель. Никто не знает, как с ним обращаться. Ну, скоро к нам придет дядечка, построит во дворе и покажет. Мы подожжем какую-нибудь тряпочку и потушим, а если нет, то весь магазин сгорит к херам. С 2006 года мечтаю».

 

6

 

Явилась дама.

— Скажите, а нет ли у вас «Пятьдесят оттенков серого» в мягкой обложке?

— Нет, только на английском.

— Ах, как жаль. В мягкой я бы взяла. А твердую такую в сумку класть – это же убить такой книгой можно!

— Вы совершенно правы, можно.

Дама не поняла сарказма.

 

7

 

Пожаловали испанцы, накупили тысяч на десять – за это им бесплатный пакет, который в противном случае шестирублевый.

А у них много, просят еще.

— Шесть рублей!

Не понимают. Дочура и так с ними, и этак, кое-как по-английски.

— У нас в Испании такого нет!

— Здесь не Испания!

Не понимают.

Дочура пошла в подсобку, вынесла три пакета, вручила.

— Это будет наш с вами маленький секрет.

 

 

Перина

 

 

Живет во мне все-таки странная ненависть к отеческим гробам.

Нынче моим воображением завладела перина. Не столько сама по себе, сколько в качестве элемента или сущности приданого.

Вообще, приданое как таковое мне тоже не по душе. Ну, обнаружится у подруги, чем поживиться и что прихватить с собой – хорошо; нет – обойдемся. Оба заведомо работаем в образовании или словесности; что небеса посеяли, то мы и пожали. Но вот перина – отдельная красная тряпка, даже если она еще белоснежная.

В особом выделении, поминании и значимости перины мне видится верный симптом специфической старинной олигофрении. В ней воплощаются богатство, зажиточность и достаток с ударениями на «о», что тоже патогномонично.

Я хорошо понимаю, что в деревнях и селах, а также уездных городах это была полезная вещь. Никто не ждал себе в приданое собрания сочинений Джойса или Кафки. Но все равно. Если бы при моем бракосочетании в благоговейном ключе прозвучала перина, пусть даже из уст родителей невесты при ожесточенном сопротивлении последней, я побежал бы и бросился в омут прямо из-под венца.

 

 

Бунт одиночки

 

 

Массовые волнения создают хорошие условия для разного рода пикапов. Прочел, что некая дама ищет себе мужика, чтобы сходить побунтовать на Манежную. В принципе, экстрим может стоить свеч. Я и сам так поболотничал полтора года назад, только в Питере.

Никуда я идти не собирался, но знакомая посетовала на окружающих ее робких пингвинов, не вылезающих из утесов; ее отговаривали стратеги-филины и премудрые пескари, чем совершенно разочаровали эту женщину в игрек-хромосоме, и я, пожав плечами, предложил себя в качестве бодигарда.

Это ничем прекрасным не кончилось, но жест оценили и распознали во мне редкую сволочь на полгода позже.

 

 

Не вопрос

 

 

Магазин.

Кассирша – охраннику:

— Я очень редко изменяю! Ну, когда совсем никого нет!

— Ясно!

 

 

Опыты рыцарства

 

 

Дочура с диетой довела себя до голодных колик. Звонит: заболел живот, еду домой, лекарств нету, вся загибаюсь.Сорвался, купил, полетел.Открывает — уже гогочет, каши поела.

— Ну не стыдно?

— Ты что! Мне даже место уступали!

— Так-таки и уступали?

— Ну, может, и не стоило хрипеть, что наблюю на ботинки.

 

 

Секретный эксперимент

 

 

Поднес кота к пауку. Результат выглядел предсказуемым: паук либо смоется, либо будет сожран. Кот равнодушно ушел; паук остался, где был. Так и Россия устоит высшим промыслом.

 

 

На экране кинокомедия

 

 

Посмотрел кинокартину «Бродяга». Была обещана черная комедия.

Я увидел кровавый сюрреалистический бред, что безусловно зачетно, но не по теме. Смеялся лишь раз, при особенно будничном взрыве головы. Нет для меня комедии! Квентина с Коэнами уже давно пересмотрел.

Меня трудно рассмешить фильмом. Я уже и не пытаюсь почти, потому что результат неизменно обратный.

В детстве я очень любил, когда в программке значилось «на экране кинокомедия», но тоже не очень смеялся. Показывали «Веселых ребят», «Сердца четырех», «Волгу-Волгу». Я смотрел добросовестно, приветствуя желание меня развлечь. Конечно, мое дошкольное сознание радовалось коровьему беспорядку и прочему хаосу, но в остальном было инертным. Близкие подсказывали: вот сейчас будет смешно! Я смотрел во все глаза, соглашался, но не смеялся.

Сейчас мне понятно, что за всеми этими фильмами маячил свальный грех. Едва невидимый надзиратель отвернется, вся эта адская свора немедленно переебется вприсядку, с кривляньями и визгом.

 

 

Проповедь

 

 

Немного личной душеспасительной ереси. Внезапно.

Я уважал бы атеистов, когда бы они не мыслили в манере Емельяна Ярославского.

Притчевость Библии они совершенно не учитывают.

Вот история про Содом. Я думаю, что это иносказательное повествование об отдельно взятой душе отдельно взятого пассивного педераста, который был расположен, однако, к свету. Небеса попустили ему, но по другую сторону бытия выжгли это его увлечение каленым железом. Лот отправился в рай без памяти о своем хобби. А заодно и без блядской женской составляющей, анимы, которая все оглядывалась, сожалела и была заморожена.

Или возьмем игольное ушко. Не такие уж евангелисты тупые, чтобы писать о кошельках с монетами. Это все равно что буквально верить в дьявольские фрукты и реальный подлет голубей. Речь идет о накопленном жизненном опыте, который за гранью приходится отдавать целиком. Если он богатый, то расстаться с ним жалко. В античности это Лета, у индейцев – Орел. О том же – высказывания про близких, которые враги человеку, потому что память о них тоже уйдет; про око и руку, которые лучше вырвать от соблазна подальше – тоже, равно как и «оставь всех и иди за мной». Опять же не мир, но меч, ибо отсекается важная часть. Нищие же духом блаженны, потому что им и расставаться особенно не с чем. Дебил отправляется на небеса проворнее, чем многодетный профессор.

По моему ничтожному разумению, единственной задачей духовенства является облегчение этого болезненного перехода, однако оно вместо этого золотит купола и предается свальному блуду с государством. Все это сусальное золото с них вместе с кожей сдерут якобы черти, а на деле — Небесные Ассенизаторы.

 

 

Zeitgeist und Ortgeist

 

 

Городская наша ботаника переживает нелегкие времена. К сожалению, нечем было заснять.Вчера я созерцал пень. Большой и не самый свежий. В самую сердцевину был некогда буквально вколочен голубь. Остались только перья. Сложилось впечатление, что на этом пне был выполнен некий темный ритуал.

Сегодня вдоль проспекта кто-то аккуратнейшим образом сломал с десяток саженцев. Переломил их на одну сторону, один к одному, не оставив иных следов разгула и буйства. Неспроста я избегаю ночных прогулок по городу.

 

 

Зыбкая ткань бытия

 

 

Гроздья рябины под окном мне не дают никак уснуть. Не могу понять, в какой момент рябина за окном превратилась в тополя. Не где-нибудь, а прямо перед домом. Была, сколько себя помню. Ладно бы вырубили, но пней не вижу, факта не помню, а тополям на ее месте не один десяток лет. Да и тополя, похоже, что вовсе липы — это уже совсем странно.

 

 

Кризис веры

 

 

Кот нанес мне проникающий удар ножом в спину с выходом через сердце.Украл сардельку.Я размораживал холодильник и выложил ее. Задал ему корм. Через минуту он украл ее и частично съел, надругавшись в кухне.

Я ли не трясся над ним? Я ли не хожу ему в магазин, как на работу? Экзистенциализм и депрессия.

 

 

Откровение

 

 

Касса, проход и вообще магазин.

Дородный мужчина, телесный по экспоненте. Глаза навыкате. Черная футболка с огромным слоном на животе.

И он несется.

Несется.

Несется.

Я сторонюсь.

Момент обретения веры, ибо явлен Замысел.

 

 

Открытое письмо духовному лицу

 

 

Уважаемый Владыко!

Позвольте мне выразить мое скромное мнение насчет Вашей проповеди об НЛО, которую мне случилось переслушать. У меня есть возражения.

Вы утверждаете, что под видом НЛО скрываются бесы. Я с этим не спорю. Я агностик. Все может быть! Почему нет? Бесы вполне способны притвориться НЛО.

Но Ваши доводы против существования истинных НЛО вызывают во мне протест. Вы говорите, что не можете вообразить нежелания пилотов и вообще обитателей этих НЛО идти на контакт с землянами. В качестве достойного примера Вы приводите наших отважных астронавтов. Вы утверждаете, что уж они-то наверняка поговорили бы с туземцами.

Я и с этим не спорю. Нашим астронавтам будет что рассказать. Наверняка им будут жечь язык сведения о миссии РПЦ и суверенной демократии. А также сам алфавит, завещанный астронавтам Кириллом и Мефодием.

Но если Вы обратитесь к произведениям ведущих научных фантастов — Шекли, Саймака, Лема, Хайнлайна и многих других — то Вы наверняка согласитесь с их общим мнением насчет сложностей, возникающих при постижении чуждого разума. Если предположить, что где-то во Вселенной он есть, то этот разум практически обязательно будет радикально (я надеюсь на это) отличен от Вашего и вообще человеческого. Непостижимо разумным грибам, минералам, клубням, слизням и соплям наш алфавит и демократия окажутся совершенно не интересны. Вполне возможно, что им не захочется знакомиться с Вами, как и ни с кем. И если они затеют тайно шнырять по нашей орбите, то их мотивы останутся темными и заведомо непостижимыми.

В голове не укладывается, какие абсурдные мысли смогут закрасться в их ксенобиологические мозги. Может быть, они даже ликвидируют автомойку в Вашем храме. Да, на грани чуда — но кто может знать? Когда Вы начнете кропить Землю с Луны, Вас тоже не поймут.

Поэтому я убедительно советую Вам пересмотреть аргументацию и ознакомиться с классикой жанра. Начать лучше с чего-нибудь попроще — Азимова или Кларка. Последний, кстати, Вас может особо заинтересовать. Роман, в котором на Землю прибывают высокоразвитые и добронамеренные черти. Я понимаю, что для Вашей целевой аудитории и это слишком сложно, но Вам, как-никак, положено быть немножечко выше.

 

 

Всякая тварь славит Господа

 

 

Отважившись рискнуть здоровьем, поехали купаться в Залив. Но Бог отверг нашу жертву и послал нам друзей за рулем. Сестрорецк – неприятное место, их тут же и оштрафовали за стояние не там. Нам стало неловко.

Друзья отвезли нас далеко-далеко в так называемое Семиозерье. Там семь, как нетрудно догадаться, вполне прозрачных озер. В шести существует рыба, зато в седьмом ее нет и никогда не было. К нему мы и прибыли. Может, Бог нашу жертву и не отверг.

Все было славно, но только людей в этой глуши вдруг оказалось необычно много. Я наблюдал за семейным Авторитетом – с женой и малым потомством. Авторитет, немолодой мужчина с фиксами, имел на себе знатную роспись – Ленин по-над сердцем, внушительный пылающий крест на спине, рогатый черт на брюхе и столько перстней, что руки будто окунулись в чернила. Авторитет смеялся, как дитя, и летал на тарзанке, подобно кулю с дерьмом.

Потом его сменили ребятишки с местной турбазы, лет по семь-четырнадцать. Штук двадцать пять. С Авторитетом было спокойнее. Он не матерился. Один карапуз уже был тоже татуирован в зоне груди – я не разглядел, чем. Но масти, конечно, были еще не те, ходок поменьше чисто по возрасту.

Озеро же оказалось очень хорошее, и я в нем сосредоточенно дрейфовал.

 

 

Слайды

 

 

Из всех хозяев самые страшные те, которые показывают гостям слайды.

Все разворачиваются к экрану и начинают смотреть. Хорошо, если при этом можно остаться за столом и тихохонько наталкиваться и накачиваться. А если надо проследовать в специальное помещение, то дело плохо.

Хозяева комментируют. Вот они на отдыхе с детьми. Очень было жарко. Но хорошо. Вон там у них сломалась машина. Представляете? А там пекут изумительные булочки. Да. Здесь таких не найти. А вот мы плывем по озеру. Вода прозрачная! Дно как на ладони. Да, не очень дорого, тысяч в сто уложились. Нет, без пересадки. Это мы на вокзале – смешные! Машем. Петенька что-то надулся. Его накусали. Вот снова он – смотрите, как повис!

Ты в это время сидишь и надеешься, что там, в зарослях, Петеньку и его родителей караулят ядовитые змеи.

Я хлебнул этого еще в школе. Пришел на день рождения классе в седьмом. Папаша одноклассника обитал в горкоме, если не в органах, хотя разницы нет. Он ездил в Швецию, когда и в Болгарию не пускали. Нас быстренько покормили, и папенька начал показывать слайды. Я вообще не понял тогда, что это, где, почему и зачем. То есть всерьез не понял. Не удивился, и дико мне не стало – просто с таким же успехом мог читать квантовую механику.

А вот мы на пляже, рассказывают хозяева.

Нет ли зыбучих песков?

Увы, их нет. Сказочное солнце! Смотрите, еще остался загар!

Закатывается рукав. Оттягиваются трусы.

 

 

Воссоединение

 

 

Охранник из узбечьего магазина, который называл меня «эй бэламор как дэла» вернулся. Съездил на родину, язык подзабыл.

Теперь говорит:

— Э, крахлыхломор, как все?…

Я вежливый. Ловлю себя на изощренно каркающем ответном: э, все оно вообще!

 

 

Транспортная хореография

 

 

Посмотрел репортаж об открытии легкой атлетики в Лужниках.

Разноцветные люди станцевали под «Время, вперед» схему столичного метро. Проплыл броненосец Потемкин. Спустилось космическое яйцо Циолковского, из которого вылупился воробей — символ мероприятия.

В аду нас ждут похожие увеселения. Мне покажут танец троллейбусного маршрута номер 20.

 

 

Мечта о трансплантации

 

 

Кража пяток меня взволновала. Суть дела для неосведомленных: казанские морги поставляли мертвые пятки уфимским офтальмологам для выращивания роговиц.

Пяткой в глаз – хрустальная мечта. Я бы ни разу не возразил, будь я трупом. По-моему, это прекрасно. Оперируют преимущественно людей молодых. Очевидно, не бедных, а потому перспективных. Такой человек может стать видным государственным или церковным деятелем. Сам того не зная, он будет воспринимать мир опосредованно через призму моей мозольной ороговелости. Знал бы я об этом наверняка – непременно составил бы завещание насчет пяток.

Или какой-нибудь девушке пересадят. Приходит к ней возлюбленный, вздыхает, заглядывает в лучистые глаза. Или соринку вылизывает. А это моя пятка. Хорошо же!

 

 

Гортанобесие

 

 

Наткнулся на объяву при храме, где деткам запрещают жувать жувачку, ибо сие есть гортанобесие.

Жувачку не жуют гортанью, но это второстепенные анатомические подробности. Работая доктором, я и сам позабыл за ненадобностью массу мелочей. Зато я неплохо разбирался в сути процессов, которых на самом деле не так и много: воспаление, инфекция, травма, опухоль, генетика, ну и еще чуток. Это главное: скоренько уяснить, в каком направлении развивается товарищ и готов ли он скончаться сейчас или немного позже.

Диагнозом бесия мы, к сожалению, не были вооружены. Если болезнь заканчивается на «ит», то это какая-то зараза; если на «оз» — диффузное проявление глубоко личного телесного говна, а если «ома» — значит, выросла какая-то гадость, заслуживающая удаления. Под бесием, очевидно, понимаются многочисленные функциональные расстройства вроде вегето-сосудистой дистонии, а также личностные особенности.

Вряд ли его открыло в своих богословских штудиях высшее духовенство. Скорее, это плоды духовного просвещения, развившиеся на уровне пономаря и охотно воспринимаемые воцерковленной паствой.

Это очень хорошая, самокритичная диагностическая инициатива снизу. Я бы горя не знал, будь у меня такой диагноз на каждый орган. Вон из очереди, гадина, к батюшке на отчитку! Серьезно.

 

 

Внезапно

 

 

В окне послышался монолог.

Уверенный дикторский голос обстоятельно докладывал что-то об инвестициях и ресурсах. Спокойно и деловито, вникая в нюансы. Повествование было выдержано в режиме лекции минут на тридцать.

Трансляция, подумал я. У кого-то телевизор громко работает или радио.

— Вы там не охуевайте, ребята, — произнес голос, не меняя интонации, и продолжил рассказ.

Я высунулся посмотреть. Источника не обнаружил.

 

 

Флешмоб

 

 

Дочура потрясла мое воображение неимоверно.

Итак, задача в структуре флешмоба: явиться в фитнес-клуб в костюме для дайвинга и сидеть. Исключительно по приколу.

Взяла подружку-оператора, пошла.

Нужна же легенда!

Потомица моя назвалась участницей международной акции в поддержку людей с ограниченными возможностями. Она рассудила, что водолазный костюм на фитнесе будет правдоподобным символом.

В фитнес-клубе согнулись от хохота и сказали, что нет. Однако доченька не унялась. Ей предложили позвонить управляющему. Она позвонила. Управляющий, выслушав о поддержке ограниченных возможностей, растрогался и разрешил.

Между тем занятий в фитнес-клубе сегодня не было, и для доченьки согнали массовку: всех тренеров и сотрудников. Они расселись вокруг доченьки, одетой в водолазный костюм, и повиновались ее командам: поиграть мышцами. Покрутить педали. И так далее.

Я думаю, ей надо быстренько выучиться и шагать во власть.

 

 

Шляпкам от ножек

 

 

Почему наши действующие правители и кандидаты так пристегнуты к фауне и не ходят показательно по грибы? Я понимаю, что грибы им везут, наверное, непосредственно из Голландии, но все же.

На моей памяти по грибы ходил лишь тогда еще митрополит Алексий – с Невзоровым, между прочим.

А как было бы славно.

Во-первых, Ау. Эгеге-гей! гей! гей! Во-ва! Серый! Димон!…

Во-вторых, кукушка. Каждый внимает ей на камеру. Кукушка уже хрипит, но остановиться не смеет.

В третьих, конечно, сама добыча. Исполинский Боровик! В четыре обхвата. Грибница ветвится на многие километры. Погоны, китель – все под землей. Известно, что существуют два непримиримых лагеря. Один режет гриб, сохраняя грибницу, второй – выдирает. Наш фигурант, разумеется, режет.

Потом грибники неторопливо идут по проселочному говну и делятся впечатлениями. Бирнамский лес снимается с места и шагает за ними, оправляя камуфляж.

 

 

Покаянное

 

 

Мы часто торопимся с обвинениями.

Вот я стою у кассы и приобретаю кое-что мятое, скомканное, не очень твердое. Вынутое у грузчика из жопы, а потому спасибо, что в упаковке.

Ну, и аппарат не в состоянии прочесть штрих-код.

Кассирша надрачивает продукт моего питания, растягивает, изучает на свет, немилосердно вращает. А я безмолвно проклинаю – кого? Ее, разумеется. Да забери себе! – кричит во мне все. И поешь! Но только у меня на глазах, с фантиком!

Она начинает набивать этот код от руки. Совсем как в виртуальных спорах. Ну, не считывает мозг! Надо вручную – и то не гарантия.

И за что я на нее взъелся? Она же не виновата. Это грузчик сидел или тискал и фантазировал.

Ах, да. За выражение лица.

 

 

Добро и зло

 

 

Переключая каналы, задержался на «Кривом зеркале» — или как его нынче там.

Какой идиот опаснее, злой или добрый?

Результат один, но добрый хуже. На него рука поднимается медленнее.

 

 

Конкурс

 

 

Засела в голове вчерашняя эстрадная передача – конкурс на Лучшего Артиста или Планетарного Артиста, а может быть, на Универсального Артиста, забери их всех бубонная чума. Я и не смотрел — просто прилег, а передача шла. Победила Долина. Всем поставили четверку, а ей пятерку. Никто иного и не ждал, в том числе она сама. Когда Долину объявили Универсальной Артисткой, она жеманно заулыбалась и пожимала плечами: странно, дескать, но ничего не попишешь – да, опять! Будучи уже снова официально Универсальной Артисткой, она спела песню, а побежденные разбились на пары и танцевали.

У меня не может быть никаких претензий к этому конкурсу. Мне просто остался непонятен его формат. Уважаемый Эрнст! Ты стал такой же дегенерат, как твоя аудитория. Ничего уже не соображаешь. Программа делится на две части. Первую назвать: «Как выясняется, что Долина – Универсальная Артистка». Вторую – «Что происходит, когда выясняется, что Долина – Универсальная Артистка». Во второй части побежденным не обязательно танцевать. Они могут пить, например, мазут, а Долина -вообще уйти.

 

 

Национальный выбор

 

 

Мысли мои нынешние постепенно и неотвратимо сползают в государственность. Я размышляю об особом пути нашего Отечества. Рассматриваю его на примере условного закона о невыебывании, скажем, осла.

Как происходило на заре иных цивилизаций? Собирается село. Его обитателям по каким-то причинам нежелательно сношать осла. Они постановляют, что этому не бывать, и высылают депутата с наказом в районный центр. Там принимают закон о невыебывании осла.

У нас иначе. У нас в одном селе не хотят сношать осла, в соседнем хотят, а в третьем осла в глаза не видали и вместо этого солят грузди. Но тут в районном центре внезапно озабочивается депутат. Из лучших побуждений. Он вдруг принимает закон о невыебывании осла, хотя никто его об этом не просил. В ответ на это села, где и не знали осла, начинают сношать не только его, но и козла, и порося, и в конечном счете депутата.

Это я к тому, что чуть не подожгли намедни милоновскую церквушку. То ли еще будет его стараниями.

 

 

О романе «Михаэль»

 

 

Доктора Геббельса только издали, а уже хотят сжечь. «Ну, сейчас палить! Переписку Энгельса с этим чертом». Между тем я успел обзавестись и полистать.

Думаю, я уловил эстетическую разницу между нацизмом и коммунизмом. Нацисты приписывают говну божественные свойства. А коммунисты не приписывают и считают божеством собственно говно как есть.

 

 

Проклятые вопросы и ответы

 

 

Терпение продавщицы лопнуло, любопытство возобладало. До этого выглядела недружественной колодой, которую я побаивался окликнуть.

— Для котика фарш берете?

Я беру его через день на протяжении года, понемногу и без пояснений.

— Да.

— Надо же. Другие коты не жрут!

— Странно. Мой жрет только ваш.

— Нет, не жрут!

— Вообще-то и мой в последнее время не очень. А давно коты не жрут?

— Давно!

Гм.

 

 

Радикулит

 

 

Занялся написанием небольшой вещи. Не приколоться, а с опрометчивым, видимо, притязанием на нечто немного серьезнее.

И сравниваю с изготовлением скворечника.

Скворечник вроде получается как встарь, не хуже, если вообще бывало хорошо.

Но я уже не стою с гвоздями во рту. Я сел на скамеечку. Надел очки. Долго сидеть не могу, поясницу ломит, надо встать постоять. Гвоздь забиваю ровно, но со второго удара. Или с третьего. Или не ровно.

И дырку забыл просверлить, пришлось переделать.

Похоже, и внутренне полысел от переводной порнографии. Силы уже не те.

 

 

Земляки

 

 

Иду с утречка, прилично все. Навстречу косолапит и тянет ручищу сосед мой медвежий.

— Привет, как дела?

— Да сносно, — отвечаю, — твоими молитвами.

Согласитесь, ничего сильно смешного я не сказал. Не тянет на шутку – так, оборот речи. Но он развеселился неописуемо, схватился за брюхо, стал хохотать.

— И я! – завосклицал. – И я твоими!

Тут уже меня разобрал смех. Скажет же.

 

 

Мост

 

 

Дочура вернулась из деревни, привезла новости.

В том поселении некогда даже имелся аэродром, но зарос лебедой, а местные жители сумели выразить в градусах остальное — тракторы и коровники.

И был там мост.

Вот и он развалился. Новый худо-бедно наладили всем миром. И повезли по нему старый в виде ржавого железа, дабы привести к общему знаменателю.

Все и рухнуло вместе с новым мостом.

 

 

Триумф лауреата

 

 

Сегодня меня удивил интернет-магазин.

Я неожиданно столкнулся с едва ли не полной невозможностью заполучить роман Сарамаго «Слепота». Его нигде нет, а у меня уже стоит «Прозрение». Наконец, нашел и выписал.

Мне пришло приглашение в продовольственный магазин «Пятерочка».

Это особенное место. В нем обитают герои страшных сказок. Я добрел до склада, где южные гости катали тележки с поддонами. Они не сразу поняли, что мне нужно, однако разобрались и пошли звать. Я ждал довольно долго. Пришла мрачная дива, годная под имена Фекла, Февронья и Евдокия. Она проводила меня к стеклянному шкафчику в торговом зале.

Нобелевский лауреат хранился близ пива «Балтика» всех нумеров.

Дива распечатала его, узрела. На лице написалось будничное отчаяние: да-что-же-это-за-хуйня творится.

Пожав плечами, я оплатил Сарамаго на кассе. Лауреату выказали почтение, оформив его отдельно от молока и гуляша.

Я думаю, интернет-магазин находится в самом начале успеха. Готов приобретать прекрасное в поликлинике и полиции.

 

 

Ольга Афанасьевна

 

 

Дочуре понадобилось в школу.

Пройди по тихим школьным этажам!

Ищет, кого ей нужно. Спрашивает.

Охранник:

— Где учительская у гардероба – знаешь?

— Э-э… нет.

— А кабинет Ольги Афанасьевны?

— Э-э… нет.

У меня не было иллюзий насчет посещаемости, но все же недооценил.

 

 

Борода и Колпачки

 

 

Изготовился с приятелем по грибы, в незнакомое место.

— Ты берешь колпачки? – осведомился он осторожно.

— Что?

Приятель мой помешан на грибах. Можно ждать чего угодно.

Выяснилось, что колпачки – именно грибы. Подозреваю, что мне они знакомы под именем поганок. Нет, прошу не давать мне ссылок и не расписывать, насколько они прекрасны, все это я услышу завтра в исчерпывающем объеме и брать все равно не буду.

— А лес какой? Нет ли там болота?

У меня нет сапог.

— Да брось! – рассмеялся приятель. – Такого болота, чтобы по грудь провалиться – нет, ничего похожего!

«А по яйца?» — подмывало спросить.

…С грибами управились быстро, благо их не было.

То есть они попадались, но больше все порченые. Помимо червей их ел зайчик.

Я изумился, увидев, сколь безжалостно обкусана шляпка, и подумал на слизняка.

— Это заинька, — возразил мой приятель.

Мы шли, встречая малиновок и соек.

— Здесь заяц живет, — сообщил приятель, — но нынче его что-то нет.

— Один, что ли? – напряженно спросил я.

— Кто его знает! Мне кажется, я вижу одного…

Я отказался собирать Колпачки, признав в них, как и предполагал, поганки, хотя товарищ мой уверял меня в обратном и сам настриг много.

Он учил меня:

— Увидишь большой гриб, похожий на цветную капусту – не выбрасывай, а сразу зови меня. Это Борода. Два таких – и готова сковородка.

Сам он тоже с прошлой встречи отпустил бороду. Заинтригованный, я начал вожделеть Бороду вместе с ним, но это были напрасные мечты. Она нам не встретилась.

 

 

В соседстве с дьяволом

 

 

Вчера я жаловался моему товарищу на тексты, которые предлагаются мне для редактирования и перевода. Друг мой всегда был болезненно чутким к литературе, а нынче он еще и православный.

Подумав, он развел руками:

— Прости, а если – ну, не знаю! – велят тебе править сатанинскую литературу? Тоже будешь?

Дьявол приступил ко мне и нашептал лукавый ответ. Жрать-то надо! Не поимеешь начертания Зверя – на месте и сдохнешь. С другой стороны, мне, может быть, нашептал его и не дьявол.

У меня много книг. Иногда я останавливаюсь и смотрю на безусловно умные, выстраданные труды, которые приобретал лет двадцать назад. Или тридцать. Дефицитные тогда, популярные. Стоят у меня искренне и безоговорочно уважаемые Айтматов, Быков Василь, Александр Исаич, Николай Лосский, Трифонов, Нагибин, Шмелев и многие прочие. Я взираю на них как на покойников. Они шагнули назад и замерли безнадежным строем.

— Много было написано, — ответил я. – И что? Буду! Нормальному человеку не может быть вреда ни от какой литературы. Вон, у меня Геббельс в сортире лежит. Открываю, знакомлюсь по чуть-чуть, идеей не пропитываюсь. А если человек идиот, то сатана уже загодя доебался до него бесповоротно. Ему все едино – сатанинская литература или святоотеческая. Не исключено, что последняя даже хуже.

Мой друг не стал спорить. Может, ему было чем возразить. А может, и нет.

 

 

Глюкоза

 

 

День Знаний хорошо усвоился населением и метит в архетипы.

Магазин.

Бабушка и внучек-первоклассник.

— Ну, бери уже свой умный обед, — бурчит и топчется бабушка.

Я тоже не уклонился.

— Шоколадку! – предложила мне кассирша. – По акции. Тридцать рублей.

— Шоколад полезен для мужского мышления, — подхватила ее подруга.

— Да, после умного обеда, — согласился я и покосился на нее.

Даже если бы я съел его тонну, как слон, моя мужская мысль не устремилась бы в лестном для нее направлении.

 

 

Закуска градус крадет

 

 

Сижу и печально думаю, насколько трезвая жизнь вредна для литературной карьеры. Когда у меня началась последняя, алкогольная уже пошла на закат. Казалось, и выпил бы, да толку не будет! Стакан – и уже натворю не запомню что.

Между тем все важные дела обсуждаются не на собраниях и семинарах с дискуссиями. Они обговариваются после. Вот быстренько перетерла какая-нибудь секция, прозаическая или поэтическая, а потом все идут в ресторан или отмечают юбилей прямо на месте. А у твоего соседа – либо своя типография, либо контакты. Как ему после не посодействовать, если он давеча обоссался у тебя на руках?

Перекуры же – дело дохлое во всех смыслах.

 

 

Обратная связь

 

 

Мелкая проза похожа на рыбалку. Иногда в безнадежной луже на голый крючок.

Крупная – на китобойный промысел, где от добычи кормятся многие. Иногда – на браконьерство с динамитом.

Тем временем писать стало труднее! Во мне поселилось слишком много глаз.

Молниеносная обратная связь хороша, но имеет изнанку. Все мои собеседники обосновались в башке и отпускают реплики. Плюс редакторы, в числе которых я сам.

Раньше я брел по сыпучему песку и поплевывал, а теперь вязну в мокром.

 

 

Стереотипы

 

 

На излете развитого социализма существовал в нашем городе сугубо мужской пивной бар, где никогда не бывало дам. И вот однажды граждане отловили где-то финку, которая упилась в лоскуты, и привели. Сидели и говорили ей обсценную лексику, а она знай покатывалась со смеху, не понимая ни слова. Все были очень довольны.

А нынче мне позвонила отставная супруга, решила меня развлечь. Ее коллега обслуживала Саммит по линии перевода непонятных слов для сотрудников французской безопасности. И вот она поздоровалась с этой галльской секуритатой, а та галантно отвечает: «Иди на куй!» И опять, и еще. А потом она приметила, что один бодигард прихрамывает, и проявила участие, спросила, в чем дело, и он объяснил: «Пизданулся!»

Оказалось, что между нашей и французской безопасностью налажены прочные связи, причем давно. Наши их понемножку обучают. Ну, я и припомнил ту самую пивную, земля ей пухом.

Дальше, кстати, моя бывшая уже сама пообщалась с французским послом и спросила – не о чем больше, да – об отношениях между Олландом и Путиным.

— Да не верьте вы этим газетам! – отмахнулся посол. – Они друг друга очень любят. У нас вон тоже пишут: дескать, плохо в России, бизнес делать нельзя. Да только в России и можно!

 

 

Опыты меломании

 

 

Зачем-то задумался: существует ли ансамбль «Крайняя плоть»?

Существует.

Слушать не стал, только кивнул.

На ФБ спросили, нет ли Бескрайней плоти?

Глянул — есть и она.

Необозримой, правда, уже не нашел.

 

 

Шаблон

 

 

Почему зомби неизменно злые и смертоносные?

Я бы снял кинокартину о добрых. Перемещаются тоже быстро, и стрелять надо в голову, да, но они улыбаются и не кусают, а целуют. Желательно троекратно и все равно куда. Инфицированные проникаются энергичной благожелательностью.

Молодая семья держит оборону на крыше небоскреба, но к ней все равно лезут целоваться. Те, в ком еще сохранилась толика человеческого, ломятся с цветами и бутылкой.

 

 

Сластены

 

 

Пришли мы в кафе-магазин пирожное выбрать.

Примеряемся.

Но тут через прилавок перекинулась дама:

— А что это у вас в туалете ни крючочка, ни бумажки? Давайте, напишем об этом! Давайте-ка напишем!

Ладно, давайте напишем.

 

 

Граненый стакан

 

 

Нынче празднуется семидесятилетие граненого стакана. Огорчает отсутствие многомесячной подготовки и тематических народных гуляний. Опять же не участвует ЮНЕСКО, не прочитываются доклады, не собираются съезды. Нет большого концерта. Живых участников все меньше.

Ценность граненого стакана заключается в поимке архетипа. У него есть небесный прообраз и предвечный замысел, которым повезло воплотиться намного удачнее, чем многим прочим вещам. Не всем это понятно, и объяснить нельзя, потому что для восприятия нужен особенный внутренний камертон, дополнительное чувство.

Пошли мы однажды в юности пить на купчинскую помойку. Даже на свалку. Нас было трое, один – эстет. Мы завернули в посудный магазин, и этот потомственный дворянин заставил нас купить не один, а три! три граненых стакана. Чтобы у каждого образовался отдельный. Мы последние и забрали. Нам было не втолковать ему, что стакан должен быть один на всех. Он этого не понимал. Товарищ наш привык к фарфору и мельхиору. А потом получилось вообще нелепо, стаканов осталось два, потому что он запустил своим в крысу.

 

 

Гносеология

 

 

Компания на скамейке под окном перепилась. В том числе отставной водопроводчик Иван Савельевич. Доносятся громкие возгласы. Что такое?

Открываю окно, прислушиваюсь. Громкий, невнятный стон:

— Анна, Анна!… Субъективизм!

Закрываю.

 

 

Фон

 

 

Я снова надолго прописался в зубной поликлинике. Дожил до протезиста.

Слушаю сторонние разговоры не про себя пока.

— Какой ему цвет?

— Да ну какой ему цвет? Дедушка беззубый!

— Серенький?

— Да, пускай будет серенький…

Тем и венчается жизнь человеческая.

Зубные кабинеты давно удивляют меня хронической громкой музыкой. Такого больше в медицине и не найдешь, а почему – непонятно. Дорожное Радио вполне может играть в любой операционной и процедурной. Еще уместнее оно в морге. Там жалоб не будет.

Вмешивается строгая реклама:

— Вам поможет паранит – побеждает вшей и гнид!

Далее:

— Знаю точно, ты не встретишь такого же, как я… Мадам Брошкина!

Или нечто подобное. Очевидно, паранит все-таки бесполезен.

 

 

Пересменка

 

 

С обеда размышляю над загадкой: зачем регистратуре в зубной поликлинике выделяется часовая пересменка? Что они друг другу сдают и принимают?

Не стану расписывать все круги ада. Если вкратце, то меня приняли, я вернул карточку, потом меня приняли в другом месте, и карточка снова понадобилась. Я развлекался уже около трех часов. Вернулся за ней, а у них началась пересменка.

— Да я уже приходил! У меня требуют карточку.

— И что? – парировали из клетки злобно и весело. – У нас пересменка!

— Говорю же вам – они велели доставить!

Румяная, задорная бабища не сумела сдержать сатанинской улыбки. Мало того, она еще пригнулась и шепнула, именно шепнула, доверительно и с особенной задушевностью:

— А я вам говорю – пересменка!

С лица моего слетели высшее образование, десять классов, детский сад, мировая литература, присяга врача Советского Союза, скорбь еврейского народа от бабушки и христианское смирение от дедушки.

Я частично подсунулся под стекло.

— Дайте сюда карточку, — просвистел я сквозь зубы, которые еще сохранились.

По другую сторону выступил иней, нарисовался морозный узор. Пухлая рука потянулась, взяла мою карточку с самого верха стопки и подала.

 

 

На смерть Академии

 

 

Насколько я понимаю, наша наука доживает последние часы. Спешу напеть отходную и припомнить, какой я ее застал.

Я учился в ординатуре при кафедре нервных болезней. У нас только-только наступил капитализм, то есть на дворе был девяносто второй год. Мне предложили в свободное от занятий время – да, я числился еще на двух работах, в больнице и поликлинике – попробовать себя в науке при Институте экспериментальной медицины.

Я прибыл в лабораторию. Там сидели ребята, которые я не знал что еще бывают. Три лба, буквально сошедшие со страниц Понедельника-в-Субботу. В свитерах, лохмах и космах, увлеченные и энергичные. Лаборатория напоминала в лучшем случае сарай или гараж. Повсюду стояли какие-то консервные жестянки и переполненные пепельницы, дымились паяльники, торчали покоцанные микроскопы, валялись тряпки.

— Да! – изрек самый яркий, вылитый Витя Корнеев. – Здесь мы и делаем из говна конфетку.

Насколько я понял, они добывали некое вещество.

Но мне, чтобы влиться в процесс, предстояло научиться препарировать крыс. Им полагалось вскрыть башку и выкрасить чернилами некий сосуд. Меня усадили за стол, оставили мне крыс и ушли навсегда. Один человек – преступление, миллион – статистика. Я передушил около сотни животных, поначалу не без усилия, а дальше на автомате. Потом мне это надоело, и я ушел, не получив никаких новых заданий.

Больше я наукой не занимался.

Потом, правда, развозил по городу чудо-капли, якобы синтезированные в этой конторе. При знакомстве с диссертациями выяснилось, что капли продавались в любой аптеке, однако институт открыл особый режим их закапывания. Дело было доходное, и я вообразил, что вот оно, свободное предпринимательство, теперь-то мы заживем. Так начинался мой крах в ипостаси вольного бизнесмена.

 

 

Опыты милосердия

 

 

По дороге домой был побит желудями с дуба по голове за недобрые мысли.

Пошел купить бритву. Кассу блокировала старушка с трясущейся головой.

— А вот это, скажите, это какая скидка по акции? Никакой? Вводите в заблуждение!

Спокойно, сказал я себе. Имей совесть. Старушка перебивается с воды на хлеб, у нее трясется голова. Это паркинсонизм.

— А носочки? Десять они стоят или двадцать?

Прояви снисхождение. Вон, у нее голова трясется. Скоро сам такой будешь.

— Сколько? Восемнадцать семьдесят пять? Сейчас, я найду…

Полюбуйся, как у нее трясется голова. Не дай Бог дожить. Стой спокойно, не будь скотиной.

— Спасибо!

Все? Нет.

— Я пакетик забыла. Сколько он? Три пятьдесят?

Бедная бабушка. У нее даже голова трясется, ты не забыл? Не дергайся.

— Сколько еще? Десять копеечек? А, пятнадцать!

Дзынь!

— Сейчас подберу…

Совершенно незачем так нервничать. Сам же видишь: у нее трясется голова. Куда тебе торопиться? Вон, за ней молодая стоит! У нее вообще карточка. Это набор пин-кода и роспись на трех или четырех чеках.

Едва старушка отошла, у нее перестала трястись голова.

 

 

Любовные выделения

 

 

Правитель говорит какие-то странные вещи. Критиковать Отечество нельзя, оказывается, без любви к нему. Еще нельзя уравнивать веру в Бога и веру в сатану.

Если уж веришь в Бога, то как же в сатану-то не верить? И наоборот. Вот книга Иова, там Бог заключает с сатаной своеобразное пари. Я верю им одинаково, как родным. Почему же я должен верить в одного больше, а в другого меньше? Как же им обойтись друг без дружки?

А с критикой не то чтобы странно даже, я неправильно выразился. Неожиданно просто! Но я всегда это подозревал, только не ожидал услышать так ясно и четко.

Это, по-моему, касается всякой критики, потому что нельзя же критиковать Отечество какой-то одной критикой. Критика она критика и есть. Я всегда ощущал в себе это смутное, робкое, и просто не находил мужества ассимилировать. Вот называю я кого-нибудь говном и хуем — но резок я исключительно от ослепительной любви. Я вижу без пяти минут совершенство, которое уродуется каким-то мелким и от того еще более возмутительным изъяном. Чем он мельче, тем сильнее моя досада, тем изощреннее ярость. Когда изъяна, считай, что почти даже вовсе нет, а так, остался какой-то его миллиграмм, я по обратной пропорции забываю слова и только взлаиваю уже, рычу и захлебываюсь бессильной слюной бескорыстной любви.

 

 

Чайковский

 

 

Дорогой министр культуры! Я не могу называть вас невежественным болваном, потому что ничем не лучше вас. Я тоже не читал писем Чайковского. Но вынужден теперь уже вам, как давеча вашему приятелю патриарху, дать добрый совет. Будьте, пожалуйста, аккуратнее с выступлениями и заявлениями! Вы же государственный человек и лишены сугубо нашего сетевого удовольствия ляпнуть категорично, как будет угодно вашей душе. Всегда найдутся дотошные люди, которые окрасят вас под микроскопом во все цвета радуги.

Обратитесь хотя бы к здравому смыслу, раз не читаете писем. Коль скоро стало важно — я не знаю, с которого перепугу — был ли Чайковский гомосексуалистом, задумайтесь прежде, чем отрицать: почему эту особенность упорно, десятилетиями приписывают ему одному? Не говорят же, что были гомосексуалистами — хотя наверняка были — Стравинский, Мусоргский, Глинка, Римский-Корсаков и остальные деятели искусства! Значит, у населения имеется некая почва для такого рода суждений. А вы не разобрались и рубанули с плеча, тогда как даже лично в вас нельзя быть уверенным.

Я не смею ничего утверждать, но человеку свойственно вытеснять нежелательный опыт.

Еще о Чайковском.

У меня, сколько я себя помню, стоит его маленький гипсовый бюстик. Белоснежный.

Раньше, когда в моем доме жили дедушка и бабушка, Чайковский красовался на пианино, и я, когда приходил в гости и трепался по телефону, систематически разрисовывал Петра Ильича простым карандашом.

Мне выговаривали, но не особенно строго. Петра Ильича отмывали. Я приезжал опять, и он уже стоял и ждал меня чистенький, как из бани. Я немедленно брался за карандаш и штриховал ему пиджак, раскрашивал растительность на лице, намечал рожки, фингал, добавлял морщин, пачкал уши. Мое детское сознание догадывалось, что Гэндальф слишком уж белый. Такая прозорливость закрыла мне доступ в высшие административно-культурные эшелоны.

 

 

Звонок из прошлого

 

 

Проклятый доктор не понравился мне сразу.

Во-первых, его нет на доске почета.

Во-вторых, он сильно напоминает меня самого в мою врачебную бытность. Такой же распиздяй.

В третьих, позавчера он сразу спросил, чищу ли я зубы.

Вопрос понятный. Я их чищу, но у меня профессиональная вредность: любовные романы. Из-за них я с утра до вечера пью кофе и курю. А вот от доктора, в отличие от меня, разит здоровьем настолько, что он, конечно, обедает на помойке, благо она за окном.

Ну, и только что выяснилось, что он про меня забыл. Вернее, не про меня, а просто меня. Он прибежал, поздоровался, озабоченно спросил, как дела, словно не спал ночами и все вспоминал обо мне, переживал; я отчитался в достижениях, он кивнул: все по плану! Усадил в кресло и распидорасил лунку, которую недавно зашпаклевал. А дальше он растерялся. Что-то начало до него доходить, он стал хвататься за одно, другое, третье. Он позабыл, что я пришел за штифтом. Он даже не вспомнил наши с ним задушевные разговоры, когда мы вместе, на равных, покорно дожидались регистратуру и он торопился домой, уже переодевшись в гражданское, но перед Богом все одинаковы, и мы томились.

Вообще он нигде не значится там, в списках!

Доктор ли он? Купил, собака, диплом себе в каком-нибудь метро, которое тоже еще только проектируется!

Штифт, разумеется, оказался не готов. Шарлатан законопатил мне заново пасть, разоренную зря, запретил питаться и выставил.

 

 

Открытый ответ Филиппу Киркорову

 

 

Появился ролик, в котором Филипп Киркоров отвечает на троллинг жесточайшим фистингом, и все ошеломлены. Даже заклятые враги обнаруживают себя вдруг склонившимися к снисхождению и аплодирующими. Филипп обращается к анонимным комментаторам покликушно и жалуется на прогрессирующую слепоту из-за своей короны, которую обязан носить для увеселения масс. Тем самым он намекает, что пашет так, как злым языкам не снилось в самом лютом кунилингусе.

Дорогой Филипп! Может, ты и меня упомянешь в песне? Спешу занять очередь. Мы можем вообще спеть дуэтом. Ты будешь спрашивать, а я отвечать.

Например, ты спросишь: как же не захворать, когда на голове конструкция двадцать кило?

Я пропою в ответ: но кто же, Филипп, заставляет тебя в ней ходить?

Ты: фирма! фирма! у меня контракт! Это у нас вообще будет припев.

А я, отплясывая канкан, затяну речитативом: хуякт! хуякт! С такой ослепительной башней на черепе у нас не выступает никто.

Поверь, Филипп (теперь уже проникновенно солирую исключительно я), при таких вкусах и расценках на частные появления я нацепил бы не двадцать кило, а двести, да еще гирю приторочил бы к ноге и нарастил горб с бабочками.

 

 

Штифт

 

 

Зубная одиссея принимает гротескные формы. Доктор снова забыл про меня.

— Как дела? — осведомился он настороженно и напряженно.

Уже ученый, я напомнил, какая скверная память оказалась у него в пятницу.

— Да? — спросил он сразу весело, участливо и опасливо. — О чем же я запамятовал?

— Обо мне, — ответил я. — Мне нужен штифт. Вы сказали, он готов, но там что-то.

— Очевидно, да! — нахмурился он не без оптимизма, которому я не поверил ни на секунду. — Наверняка готов!

Он тоже надеялся и спешил поделиться этим чувством. Подчеркнуто энергично ушел. Пришел. Штифт, разумеется, готов, но он его не нашел. Как и техников, которые ушли домой.

 

 

Шашлык

 

 

С экрана: «Обама пригласил президента Ирана на ужин с вином и пивом — и встреча стала еще более невозможной».

С огнем играет. Шашлык будет приравнен к объявлению войны.

Эх!

Помню, праздновала моя маменька юбилей, 70 лет. Сняли небольшой зал в кафе. Рулили там азербайджанцы. Ну, шум и веселье, стереотипные вполне; наготовили всякого, в том числе свиной шашлык.

— Попробуйте, — доброжелательно предложила маменька официанту.

— Нет, — сдержанно отказался тот. — Нам нельзя.

— Жалко, — печально вздохнула маменька. — Вкусно.

И осталась сидеть грустная. Вещи, всю жизнь очевидные, перестали быть таковыми. Даже в таком незатейливом деле она потерпела крах.

 

 

Штифт (продолжение)

 

Наверное, мне следует продолжить сагу о забывчивом зубном докторе.

Мы договорились, что он найдет-таки штифт (в предыдущих сериях) и позвонит мне. Этого не произошло. Сегодня я позвонил сам.

— Не волнуйтесь, — зажурчал медовый голос. – Я помню о вас! Я работаю с трех и обязательно позвоню. Вчера я не нашел техников, а нынче найду.

О, этот оптимизм, достойный зависти! Техники подобны Золотому Руну. Еще больше они подобны святому Граалю. Найти их практически невозможно, ибо они скрываются в соседнем кабинете.

Конечно, доктор потерпел фиаско. Думаю, он все же нашел эту дверь, но техники при его появлении лопнули и дематериализовались. Он так расстроился, что не нашел в себе сил перезвонить.

Завтра этот гондон пожалеет, что родился на свет.

 

 

Общая теория невесомости

 

 

Покупать с маменькой телевизор нелегко. Маменька привыкла, что пришла, заплатила, принесла домой и включила. Не то сейчас. И телевизор неправильный: плоский, лишенный веской фундаментальности. Ни разу не вещь. Впечатление, будто платишь за воздух.

Что поделать! Материя заканчивается. Мы возвращаемся к сознательному модусу бытия. Все истончается, ужимается, помещается под ноготь, в ухо и за щеку, не оттягивает карман и неуклонно сводится к чистой энергии. Скоро будет не во что упереться ногой, и мы послушно воспарим, воспринимая всеми отверстиями автонастройку.

Она тем временем дает сбои. Мы были единственными покупателями в славном магазине «Эльдорадо», но это не помешало тамошнему персоналу проваландаться с нами часа полтора. Юные работники не понимают, что делают, и все говорят наоборот. На выдаче зависли принтеры, все три одновременно. На кассу посадили ученицу. Бинго! Хотя нет. Я понял, что автонастройке пиздец, когда увидел, что у них не работают даже степлеры. До этого я валил все на капризную технику. Мне пришлось показывать, где лежит очередной, четвертый, а то они смотрели и не видели.

Но телевизор пока работает уже часа два, и у меня нет повода вернуться, ведя за собой грозовой фронт. И доктор зубной тоже что-то почуял амфетаминовым чувством. Он позвонил и сказал, что штифт обнаружен вместе с техниками. Мне не в кого метнуть молнию.

 

 

Царьков

 

 

Пошел покупать в телефон батарейку. Туда, где еще и ремонт.

Передо мной оказался обстоятельный человек, которого я даже запомнил как зовут, когда он расписывался: Царьков.

Он был учтив, предельно вдумчив, предусмотрителен к мелочам, охоч до контроля. На поясе висела дорогая сумочка-кошелек. Царьков, отдавая на экспертизу свой телефон, переспросил десять раз, бесплатна ли диагностика. Потом заблаговременно затребовал письменный отчет с печатью. Глаза Царькова смотрели внимательно и дружелюбно.

— Пусть мне все распишут подробно, чтобы я показал бумагу.

Он взвешивал каждое ответное слово и был не прост. Я смотрел на него с уважением.

Покончив с делом, я спустился в продовольственный отдел. Царьков, конечно, уже был там. Крепкий хозяйственник стоял у кассы передо мной и обсуждал, сколько взять пакетов – один или два. Потом достал карточку, набрал пин-код. Все у него было схвачено; все нынче осуществлялось по плану. Царьков был мечтой домохозяйки.

Я вышел из магазина, перешел проспект, углубился во двор.

Царьков стоял возле парадной и наебенивался спиртным. Сумки стояли на земле. Он спрятался. Мне хорошо знаком этот модус операнди: прижавшись к стене, чтобы не увидели из окна и не забили емкость в жопу.

Эх, Царьков.

 

 

Флагманы

 

 

Отпели, значит, у нас Академию, а люди пишут, что в Сочи запрещают печку топить в известный период. Чтобы не валил изобличающий дым. Потому что всем гостям сразу станет очевидно, что огонь там горит ни разу не олимпийский.

Я понимаю, что наши ученые давно изобрели паровое отопление, вообще раньше всех, но обстоятельства не позволяют внедрить. Виновато, я думаю, многовековое враждебное окружение.

Приехали мы, помнится, в Париж еще даже на закате славной эпохи. В девяностом году. Там были три вещи, которых я в жизни не видел и не понял вообще, что это такое и зачем. Первое — сенсорный экран на вокзале. Ну, про него я понял, просто был изумлен. Второе — фумигатор. Третье — компакт-диск.

Нет, мне известно, что все это изобрели братья Черепановы по личному распоряжению Бирона. Но все-таки лучше нам было пребывать в курсе, а то заграница могла подумать невесть что. И подумала, сука.

 

 

О Будде и Сергее Абрамыче

 

 

Родители мои скуповаты на медицинские мемуары, но сегодня порадовали.

Работал в области некто Сергей Абрамыч: гинеколог, а по совместительству – гипнотизер. Он налаживал контингенту сон в соседней наркологии.

И вот он собрался.

Перед его приходом обход совершил заведующий наркологией. Показал кулак:

— Чтобы спали все, бляди!

Потом уже пошел Сергей Абрамыч.

— Спать, — командовал он задушевно. И все плавно ложились.

Еще нас порадовало поздравление от Марии Дюваль. У маменьки день рождения, и та написала. Мария Дюваль — волшебница, которая затеяла переписку после того, как родичей угораздило засветиться в какой-то лавке и слить свои данные. С тех пор они раз сто без пяти минут выигрывали многие миллионы. Звезды располагались, артефакты выкапывались, в небесах начертывались имена победителей, Семь Магов собирались в тибетских горах и дружно, не сговариваясь, называли маменькин адрес. Все древние пророчества сводились к одному: родители выиграли приз. Для получения им оставалось лишь заказать Чудесные Тапочки Судьбы и Ершик Откровения.

Однажды Мария Дюваль прислала даже подарок, просто так. Маленького Будду. Ему надо было гладить живот против часовой стрелки. Не помню, сколько раз и как долго. Много. Будда переселился в помойку не только душой, но и телом.

 

 

Обрывки

 

 

Уму непостижимо, сколько хорошего и светлого я растерял. Куда подевалось?

Лет восемь назад я ишачил на одно мелкое издательство. Пописывал статейки про здоровье и выполнял литературную обработку чужих. Не могу найти ни единой строчки! Систему сносил сто раз, но вордовские документы никогда не страдали. Где же архив?

Там были светлые сочинения. Однажды мне поручили написать штук тридцать реальных случаев из жизни на тему острого и хронического простатита. У меня им переболели решительно все, кто мне когда-то насолил. Все начальники, все недоброжелатели. Фамилии я не указывал, зато имена и отчества — с исключительным удовольствием.

Начиналось это примерно так.

«Иван Иванович пошел на рыбалку. Светило солнце и пели птицы. День вышел бы славный, не сядь Иван Иванович на холодный валун…»

Или иначе: «Егор Николаевич работал за компьютером и мало двигался. Он был хороший специалист и собирался отпраздновать юбилей. Но вот однажды он обратил внимание на вялую струю мочи…»

Было и такое: «Никита Васильевич практиковал нетрадиционный секс без кондомов. Однажды он выпил лишнего и познакомился с человеком подозрительным, в котором угадывалось нездоровье…»

В конце концов меня вытурили. Однако сломался я, как обычно, на гинекологии. Мне велели придумать что-нибудь «с заботой о женщине и сочувствием к ее нуждам». Это задание оказалось последним.

 

 

Говорова тридцать два

 

 

Зубной доктор все трудится надо мной, все делает что-то, и вроде нужное, но продолжает меня с кем-то путать.

— Ну, следующий раз – последний! Приходите, куда ходили уже, на Говорова тридцать два…

— Я никогда не ходил на Говорова тридцать два.

Доктор на миг лишился дара речи.

— Вы?! Никогда не ходили?!… На Говорова тридцать два?…

— Нет, не ходил…

— Ну так зайдите…

Во мне растекается ледяной ужас.

Я думаю, что либо знай свой город, либо люби. Да это и к остальному относится.

 

 

О православных врачах

 

 

Я не могу не рассмотреть инициативу православных врачей на примере моего родного мединститута. Они предлагают ввести теологию. Ну, что же!

В мои студенческие годы я не слышал о месте более лютом, чем наша альмова матерь. Все, решительно все пропущенное подлежало отработке. Гулял даже анекдот про одинокого человека, бегающего с флагом по Дворцовой площади: отрабатывал демонстрацию.

А колхоз! А дружина! Ну, об этом я давно уже написал. Не стану повторяться.

С наибольшей же яростью лютовали, конечно, на кафедрах, не имевших вообще никакого отношения к медицине. В первую очередь, на марксистско-ленинских. Философию у нас преподавал поп-расстрига, вдруг уверовавший в обратное. Невозмутимый, невзрачный, с вечным кривым смехуечком, с патлами до плеч, он набивал по сорок человек в кабинет, и все ему было нипочем, никакое глубокое и звездное время суток. А завтра уже сессия, а он сидит и выламывает суставы каверзными вопросами о Фейербахе, который по пизде решительно всем; народ доучивает совершенно другое – половые органы, микроба иерсинию пестис и желудочковую систему головного мозга.

Говорят, этот пастор помер. Жаль! Он бы пришелся очень кстати.

Я представляю, как в том же режиме начнется теперь теология. Полночные отработки, догмат о святой Троице, материалы Никейского собора вместо съездовских. В коридорах, где правили партийные динозавры – помню, как Зощенко порицали у нас еще в 84-м году, и даже на генетику разевали вафельник, хотя уж преподавали ее по соседству вовсю – пойдут теперь бородатые брюхи. Я подсчитал: на всю идейную ебулу у нас ушла добрая пара лет из шести, по совокупности и сухому остатку. Доктор – существо бесправное. Всегда найдется желающий засадить ему кривую оглоблю под видом скрепы.

 

 

Органы чувств

 

 

В институте медосмотр, не пробиться который день. Вперед Политеха пускают Горный.

Дочура:

— Быстро! Быстро, что ЛОРу сказать? Чтобы принял меня?

Я спросонок ничего не соображаю.

— Сустав скажи щелкает в ухе! Стреляет так, что терпежу нет…

— В котором ухе? Быстро!

— Плевать! В любом! В одном!

Перезванивает.

— Приняли!

Прежде чем бежать за советом, надо самой подумать — и все отлично получится, намного лучше. Пожаловалась ЛОРу на зрение, резко ухудшившееся в последнее время. Не разобрала, что принимают Горный институт.

 

 

Милый Карл Иванович

 

 

Прочел нечто странное о том, что депутата Исаева подставили. Не понял, как. Механизм не раскрыт. Получается, он не пил и не скандалил в самолете.

Есть у меня приятель, нажрался он однажды по юности до паралича. Пришел домой под утро и рассказал историю о том, как патрулировал в дружине и задержал буяна по имени Карл Иванович Меттерлинк. Ложь должна быть грандиозной! Товарищ мой всегда был утончен. Представьте себе! — он воздевал руки и приглашал разделить его удивление. Карл Иванович его и заблевал.

Даже под воротник попало, на что и было указано. С напоминанием анекдота про денщика: поручик, ваше благородие, вам не только мундир заблевал, но и в штаны наложил.

 

 

О романе «Теллурия»

 

 

Вопиющая несправедливость. Сорокин дал интервью на тему нового романа, в котором он выписал Живой Уд, обеспечивающий дорогие удовольствия. Репортер говорит, что это образ интеллигенции и ее применения. Сорокин честно отвечает, что не имел этого в виду. Однако репортер не слышит и остается уверен, что Уд означает интеллигенцию. Сорокин не спорит, потому что читатели знают лучше.

Между тем эта новая функция интеллигенции давно описана мною в повести. В который раз! Эту повесть напечатали в журнале, напечатали в книге! Ее похвалил даже покойный Топоров (так, что лучше бы поругал), с которым мы уж никак не были друзьями. И что же? Я могу написать что угодно про Уд, и всем наплевать. А Сорокин напишет что угодно даже и не про Уд, но ему все равно скажут, что это про Уд, то есть самое нужное.

Фамилия моя Черепанов, а поезда гоняют все подряд и билетами торгуют.

 

 

Загадка разгадки

 

 

Зубная история с загадочным адресом «Говорова тридцать два» разъяснилась.

Оказывается, наша поликлиника существует в двойной версии. Во дворе у меня собственно номер, а там, совсем неподалеку, филиал. Где номер, там битком, а в филиале, который чище и лучше, пусто.

Я не нашел этому разумного объяснения.

Спросил у доктора: почему он работает попеременно там и сям?

Доктор ответил, что рад бы работать там. Но его не поймут, если он откажется работать сям, где много народу, а предпочтет постоянно торчать где никого нет.

В мире существуют загадки, которые не разрешатся рассудком и через тыщу лет.

 

 

Тоска

 

 

Читая первоисточники, вижу, что нацизм у нас невозможен. Формулировки похожие, а суть чужая. Нацисты опираются на волю и дух, которые в чистейшем виде осуществились кое-где, но оказались чуть немощнее, чем мечталось.

У нас нет никакого единого духа и, соответственно, единой воли. У нас другая тоска: Справедливый Распределитель. И она гораздо живее хотя бы потому, что не может утешиться уже тыщу лет. А воля и дух нам непонятны, тем более что вольно дует только с вершин.

 

 

Тосты

 

 

Я ненавижу тосты.

Только что люди веселились, рассказывали похабные анекдоты, накалывали грибочки. Вдруг один встает. «А теперь серьезно…»

И все поневоле смолкают. Нет, ну момент такой! Все же понимают. У этого разъебая кое-что есть за душой, и вот сейчас оно обнаружится. Он не так прост, как кажется. С ним вообще надо ухо востро. Сейчас он серьезный тост скажет, а завтра и вилами в бок. Потому что есть принципы. Он шутит-шутит, однако бывают минуты, когда ему становится не до шуток. Иной бы так и пиздел до ухода. Но этот не забывает о вечных вещах, которые не смешны. Сейчас он напомнит. И он напоминает. Когда совсем беда — стихами.

Я никогда не говорю тосты. Знал парочку про лося и гробы. Ничего остроумного, просто чтоб отбрехаться. Но меня не понимали и с ними, так что я заткнулся. Не умею. Вот, помнится, был на свадьбе, так там молодоженам зачитывали поздравление от прабабушки с того света. Мне так не сказать. У меня на том свете будет много других дел.

 

 

Почин

 

 

На переходе сделали звуковой сигнал. Могут же, когда захотят! Воспитывает нетерпение сердца. Он не только для слепых, но и для глухих. Мастеров по спортивной ходьбе.

Правда, саундтрек подкачал. Надо было так: лос, лос, лос!

 

 

Люди Икс

 

 

Дочура звонит, обсуждает с подругой каких-то людей Икс:

— Ты доктор, скажи: может ли человек, парализованный ниже пояса, участвовать в развратных действиях?

Я все-таки родитель. Надо как-то обтекаемо и поучительно говорить.

— Ну, участвовать-то он, конечно, может…

 

 

Литературный диалог

 

 

Выношу небольшую переписку.

 

МНЕ

 

скажите, Алексей, Вы считаетесь знаменитым писателем? (…) Ваши книги есть в книжных — спросим другим образом?..

 

Я

 

Конечно, нет. Я не знаменитый писатель. И не буду. Книжек моих в магазине почти нет.

 

 

МНЕ

 

ну, я даже до Вас не дорос… у меня даже своего сборника стихов пока нет… ни одной книги… зато — целый свой блог в сети (см. «Фокус» в профиле)… короче, раскрутиться и зарабатывать на своих бестселлерах, я смотрю, смогли единицы вроде Пелевина и Сорокина с Минаевым…

 

Я

 

Ну, при известном усердии дорасти можно даже до меня, хотя за Минаева не скажу.

 

МНЕ

 

просто надо деньги копить на книгу… у меня выбор, и вероятнее всего, я буду по лемме жизни двигаться к свадьбе-женитьбе… а книгу — как получится…

 

Я

 

это правильно

 

 

Опыты мастер-класса

 

 

Я тоже мог бы вести разнообразные литературные семинары. Только кому это нужно? Разве что дочуре. Звонит. Ей дали задание по английскому: сочинить историю с использованием предложенных слов.

— Не обращай внимания на бред, забудь! Слушай! В деревенском домике, на кушетке, лежит старая женщина…

— На печке…

— Молчи! Мне дали слово «кушетка» — куда я денусь? Ну так вот…

Старушка, по утверждению врачей, тяжело больна. Она тянется, берет телефон, начинает обращаться к дочери: навести меня, пожалуйста, иначе мне невыносимо, я так давно тебя не видела…

— Как закончить эту хрень?

Я хмыкнул:

— Проще некуда.

— Я знаю, в какую сторону у тебя крутятся мысли! «Ты, доченька, потом будешь жалеть!»

— Ничего подобного. Совершенно в другую. Слушаешь?

— Да!

— Записывай. Итак, она все это произносит в трубку. Тут ее трогают за плечо. Мама! Я и есть твоя дочка, приехала неделю назад… А ты меня зовешь каждые полчаса.

Минута молчания. Восторженный визг: диверсия!

Доченька режет подметки на ходу. Почуяв вектор, добавила в старушкин монолог обещание показать «прекрасный сад».

 

 

Не забуду мать родную

 

 

Побывал на юбилее родной гимназии. Сто сорок пять лет.

Я часто рисовал себе встречу с нашей общественницей-историчкой. Она милейший человек, добрейшей души, но совершенно беспробудная коммунистка. Слушать ее бывало муторно. И я представлял, как явлюсь и задам единственный вопрос: ну как же так?

Конечно, я не стал бы этого делать по-настоящему. Нехорошо. Но все же. К тому же я полагал, что ее уже нет в живых. Однако она, слава богу, оказалась очень даже в живых и бойчее прочих.

Я изумился. Никакого вопроса, разумеется, не задал. Она же беседовала с моим одноклассником, бывшим комсомольским вожаком. Нынче он в госбезопасности.

«Зря мы, что ли, были в комсомоле?» — донеслось до меня.

Госбезопасность разулыбалась, и она просияла, и я тоже.

 

 

1986

 

 

Шагал неровно, наступил на флешмоб. Предложили написать про мои 22 года.

Ну, что о них скажешь? Восемьдесят шестой год! Ничего еще не понятно! Но что-то уже ощущается. Уже печатается «Плаха» Айтматова, к которой цепляются Астафьев и Распутин с «Печальным детективом» и «Пожаром». Изложенное лично меня сначала смутно тревожит, а потом откровенно раздражает. Нечто, однако, брезжит! Большой концерт БГ в ДК Крупской. Мишка на Севере, то бишь в Рейкьявике. Я уже год женатый, надоесть еще не успело. Закончил пятый курс мединститута. Впервые оказался в казармах, на сборах. Летом принял присягу в городе Пионерске под Кенигсбергом! Ничего не помню. Ни-че-го. Хотя никто не пил. Что нам дали – автомат? Настоящий или деревянный? Или лопату? Как мы маршировали? Никто же не умел!

Лучше я расскажу, как эти 22 года мне исполнились. Итак, дело было в июле на тех самых сборах. Осели мы в Балтийске, то есть Пиллау. Ночевали в казарме, а служила наша компания при штабе. Мы все умели рисовать и печатать на машинке. Дураков не было. Ну, и угораздило меня простудиться. Кашель развился дикий, унять его было нечем, а в казарме били даже за храп. Нас, партизан, не трогали, но косо уже посматривали.

Один из наших служил в военной поликлинике стоматологом. И он раздобыл мне огромный кулек кодеина. В порошках. Тогда это еще было можно. А мой день рождения стремительно приближался. И вот товарищи решили меня поздравить не только сами, а нашептали еще нашим офицерам, всей кафедре. Те были, собственно говоря, неплохие люди. Сперва удивились, а после решили: почему бы и нет? Впервые за всю их практику такое мероприятие. И вот пригласили меня в этот самый штаб, а там уже тортик, какая-то газировка. Подполковник вручает мне книжку про пиратов с дарственной надписью: курсанту такому-то от военной кафедры. И все мы садимся пить чай. А я уже знал заранее, что затевается некий сюрприз и чествование меня. И потому употребил весь этот кодеин целиком. Кашель закончился навсегда, а я сидел благостный, снисходительный, кивал на здравицы, улыбался майорам и капитанам, а также плыл, плыл, плыл и плыл. Недаром кафедра была военно-морская. Мне было очень приятно и светло. Пить нам не разрешали под страхом смерти. А годом раньше такого же фокусника вычистили из вуза и посадили. Но у него не было разрешенного кодеина. Он обчистил на предмет промедола семьдесят аптечек. Я же привел себя в аналогичное состояние и принимал поздравления.

 

 

Лакмус

 

 

Не помню, рассказывал я или нет, но мой патрон однажды поделился историей о качестве перевода. Некий немец написал книгу об артиллерии. Специальную. Там была сплошная математика. Сей труд перевели у нас, немец приехал. Раскрыл фолиант, глянул и сразу закрыл. Хороший, сказал, перевод. Ему: но как вы успели узнать? Оказалось, что немец допустил в какой-то формуле ошибку. В переводе она была исправлена, и ему хватило, чтобы оценить.

Так вот и я! Получил свои авторские под названием диким и рыночным. И первым делом поискал слово «уебище». На месте оно, никуда не делось. Что ж, молодцы. Хорошие там редакторы, им можно довериться. А про название я все понимаю, смирился со средой.

 

 

Инкунабула

 

 

Вспомнил одну супружескую чету конца восьмидесятых. Это была глубоко православная семья. Тон задавал супруг, сильно старше своей половины. Он давно в могиле, так что не стану перемывать кости. Наши семейства познакомились на гребне церковной моды. И этот господин в какой-то мере взял на себя труд духовно наставить нас во всех жизненных вопросах, хотя на словах и открещивался от такой задачи.

Он отличался фанатизмом и непримиримостью, от которых мне было не по себе уже тогда. Духовностью был пропитан каждый предмет и только под этим углом и рассматривался. Антисоветизм этого человека бил все рекорды. Я сам антисоветчик, но этот перещеголял и Новодворскую, и всех вообще, кого можно представить. При этом он отличался повышенной склонностью к демагогии и мелкому сутяжничеству. Однажды я дал ему прочитать мою юношескую повесть – вполне безобидный отчет, почти документальный. Он был в ужасе от ее бездуховности. Не знаю уж, где мне было набраться ее в восемьдесят третьем году, в девятнадцать лет.

Но дело не в этом.

Его жена, во всем ему повиновавшаяся и кроткая до немоты, занималась переводами с французского. Однажды она подбросила моей бывшей работенку. Текст был по тем временам необычный. Мы пришли в сильное удивление. Это было подробное руководство для ведьм, с рецептами всех мыслимых приворотных зелий – с буквальными жабами, мышами, говном и прочими ингредиентами, которым мы не смогли подобрать устоявшиеся русскоязычные аналоги.

 

 

Невыносимая легкость

 

 

Остеопат, мой старый знакомый, посоветовал мне юнгианскую книжку о смысле второй половины жизни. По делу, сказал, написана. Хорошая, в отличие от многих.

— Да! — крякнул я недоверчиво. — Кто ж спорит! Но вот прочтешь, а потом вспомнишь, допустим, дона Хуана, и снова грустно.

— Хуан? — переспросил тот. — Ах, этот Хуан! Ну, Хуан он и есть Хуан!

И сделал так бровью.

Мне завидно. Не то чтобы мне было сильно важно учение дона Хуана — может, оно и вправду галлюцинации. Но он уничтожил его одним движением брови.

 

 

Пронзающий Логос

 

 

Вчера на творческом собрании звучала печаль о числе и судьбе литературных журналов и альманахов. Говорилось, что их маловато на такую большую страну.

Приводилась в пример хотя бы Финляндия: там что ни хутор, то собственное художественное издание. И каждый может написать, опубликоваться в структуре этих ремесел и промыслов.

Вроде бы оно и неплохо!

Рисую картину. Вот у меня двор. Издает журнальчик. Окрестные жители пописывают туда мемуары и юморески, публикуют поэтические поздравления с торжественными случаями. Вдруг выясняется, что один пишет стихи про луну. Его посылают на районный конкурс художественных дворов. Оттуда – на городской. Потом делегируют на всероссийский. Дальше – нобелевки и букеры. Двору приятно! Смотрят на своего, который во фраке произносит речь. «Наш, — говорят. – Вот у нас какие получаются. Теперь зазнается, небось!»

В общем, мне нравится повсеместная пронизанность литературой, ее прозрачность, выборность, демократическая отчетность сверху донизу, честная конкуренция, линейность развития, предпосылки ее возникновения. Не хватает порядка и доброй воли. Как всегда. Преимущества очевидны, а доброй воли как не было, так и нет. Даже те журналы, которые есть, никто не читает.

 

 

Тор

 

 

Подруга жизни попросила разломать стенку. Мебельную. Сорок лет простояла.

Молот порхал в моих руках. Я был Тор! Два. Или Три.

Шерсть, какая осталась, встала дыбом. Всякая гуманитарность улетучилась.

Так и будет, когда Настанет Пора.

 

 

Астрологическое

 

 

Иду по улице. Вечер, темно. Впереди ковыляют две дамы, поменьше и сильно, очень сильно побольше, гривастая. Перемещаются синусоидой.

Я поравнялся.

Большая:

— …А потому что у Скорпионов самая большая сексуальность! И ни хуя, ни хуя ты с этим не сделаешь!..

Их стало заносить влево, и я увернулся, потому что вдруг и правда, мало ли что.

 

 

Саботаж

 

 

Оказывается, олимпийские факелы монтировали студенты. Это многое объясняет.

Студенчество – сообщество не сильно организованное, склонное к распиздяйству и откровенному саботажу.

На третьем курсе, было дело, погнали нас в колхоз. Но мы уже стали для этой миссии практически дембелями, а потому нас послали туда не на постоянку, а однодневниками. Труддесант. В бараках жили курсы первый и второй, а нам уже было можно приехать, поотрезать у морковок хвостики и убраться домой.

Но норма есть норма. Резать морковные хвостики это тот еще ад. На рабском поселении годом раньше я приложил все усилия, чтобы перейти в грузчики. Это было намного легче и приятнее. Ну, и резали мы эти хвостики не шатко и не валко, а тут едет «Пена». Большой такой трактор с двумя стелющимися крылами. Листы такие железные. Ползет себе по сжатой полосе, а на крылах стоят контейнеры, которые по ходу слева и справа наполняют морковками.

Стране она, стало быть, морковь эта крайне нужна, как объявил нам декан.

Трактористу не видно, что там такое насыпают. Мы с друзьями переглянулись и спешно, откуда только прыть взялась, засыпали закрома хвостатой морковкой. Чтобы не резать ее. Спешно, пока трактор не подъехал, вырывали ее обеими руками, с землей. И туда. В общий котел. А трактор едет себе дальше, и нашу диверсию уже присыпают сверху благородным овощем.

Вы скажете, что какой-то херней похваляюсь, мелочью. Ни черта! На дворе был восемьдесят третий год. Андропов примерился к народной жопе дисциплинирующим болтом. Наших однокашников поймали, помнится, уже на воле, по завершении всех работ, вне поля и лагеря, просто в поселке – выпивали они, так бригадиры, наши же старшекурсники, комсомольская сволота, их скрутили, приволокли в свой штаб, оформили, и всех повыкидывали из вуза. В те годы это запросто означало последующую командировку в погонах на юг с непредсказуемым исходом.

И гнида какая-то комиссарская наши хвостики в этих контейнерах засекла. Мы очутились на грани катастрофы. Спасло же нас то, что гнида все же не знала точно, кто их насыпал. Трактор уже успел сколько-то проползти, и мы пошли в глухую несознанку. Иначе было бы колоссальное дело о вредительстве – кроме шуток.

Так что факелы меня не удивляют. Мало ли, что за них платили! Нам не платили, да. А куда девать возрастной ницшеанский бунт?

 

 

Виктор Васильевич

 

 

Сломался водогрей, пришел газовщик.

Очень хороший, славный человек, пожилой такой работящий дядечка, с усами. Я часто его вижу в наших дворах, спешит в комбинезоне и с чемоданчиком.

Давно у меня не был.

Даже номер его у меня записан, и помечено: Виктор Васильевич. Правда, нынче я его вызвал централизованно. Почему-то. А так звонил когда-то, общался.

Я и не знал, что именно он придет. Приятный сюрприз.

— Здравствуйте, Виктор Васильевич! – обрадовался я, протягивая руку.

— Здравствуйте! Но я не Виктор Васильевич. Я Евгений Николаевич.

Опешив, я попятился.

— Не знаю, не знаю, — бодро проговорил дядечка и взялся за дело.

Он был мил и любезен, как всегда. Все быстро починил.

И ушел.

Мне страшно.

 

 

Вечный бой

 

 

Странный случай юнговской синхронии.

Замечаю в почтовом чате статус товарища: «Битва с говном!». Да не обидится он за цитирование. Ну, хорошо! Он человек творческий – очевидно, в трудах. Включаю девятую, что ли, новеллу из кинокартины «Азбука смерти», которую ставил на паузу.

И впитываю анимированный эпизод на эту самую тему. Буквально. Кто победил, из названия очевидно.

 

 

Конев

 

 

Фильм про Москву, не верящую слезам, я ненавижу. Вот и вчера распалился, на него угодив. В частности, на эпизод, в котором разыскивают запившего Гошу. Там ведь как? Никто не знал, ни где он, ни что он. Ну и пошел человек под флагом надежды.

Аккуратненько в год выхода этой светлой кинокартины – семьдесят девятый – я тоже искал такого Гошу. Был у нас в школе литературный вечер. Это отдельная тема. Все делалось с размахом: привлекался Пушкинский Дом, программки печатались в типографии, репетировали допоздна. Этот вечер посвящался Ахматовой. Наша литераторша раздобыла где-то фотографа под названием Владимир Андрианович Конев – по-моему, в редакции журнала «Нева». Во всяком случае, именно туда я за ним отправился, когда он пропал. Фотограф наснимал экспонатов для стенда и сгинул. Вечер был уже на носу, а стенд пустовал. Меня, как председателя литклуба, отправили в экспедицию.

Я воспринял это задание всерьез. Примчался в редакцию «Невы», но Гошу этого Конева никто понятия там не имел, где искать. Да и не было никого. Это же редакция! Уже стемнело. Я метнулся в горсправку. Отчество у фотографа было редкое, и я услышал, как нехотя, сдавшись перед надобностью оказывать услуги, из будки понеслось электрическое, словно по милицейской рации: Конев Владимир Андрианович!… Конев Владимир Андрианович!… обезвредить преступника…

Мне дали адрес, я поехал к черту на кулички. Фотограф был дома. Он плохо понял, кто я такой и зачем. Он отдыхал уже около недели. Творчество Ахматовой и близость великого события – литературного вечера – не тронули его нисколько. Дыша букетами и даже икебанами, он выдал мне три негатива, обрывок пленки, на котором было ничего не разобрать.

Дело не в поисках Гоши, конечно. Любопытно другое: я и не понял, что с ним творилось. Я был горящий глазами вьюноша, без пяти минут декабрист, опьяненный музами. Мелкие обстоятельства несчастного фотографа были мне невдомек. Я вылетел от него, гордый какой-никакой победой.

А он, наверное, страдал. Познакомился в электричке с директоршей завода, решил жениться, а тут наведался ее ебарь – ну, он и запил исключительно в порядке одинокого мужества.

 

 

Как назвать лодку

 

 

Маменька выиграла в лотерею шесть тысяч.

— Съезди на Лиговку, — просит. – Получи выкидыш.

Посмеялись, конечно. Нечаянно вышло. Полвека в гинекологии стаж.

Поехал. Оказалось – ошиблась она.

 

 

Сопоедание

 

 

Есть у нас продавщица. С внимательными влажными глазами. Отовариваться у нее невозможно, потому что она оценивает предпочтения и наводит мосты восприятия.

Берешь у нее все равно, что – ну, например, докторскую колбасу.

Я бы сказал, что продавщица начинает источать ауру, но это некий темный сок.

— Это хорошая вещь, — кивает она.

Поджимает губы. Удивляется твоей неожиданной проницательности. Даже немного завидует, слегка недовольная. Ей тоже не вполне приятна ваша внезапно нарисовавшаяся общность. Она в глубине души даже оставила бы всю колбасу себе. Но ты, оказывается, не так-то прост. В тебе неожиданно для нее обозначился пищевой опыт. Осуществляется интимное единение, которого она не планировала, но вынуждена сдаться. Если ты догадался положить глаз на докторскую колбасу, то остается, пусть даже желанию и приличиям вопреки, переплестись с тобой геномом.

Протягивается вязкая нить. Взопревшая торгово-продуктовая душа выскальзывает из продавщицы и топочет слоновьими ножищами прямиком в твое личное естество. Вкусовое восприятие становится общим, одеваясь уже и в материю – вкусовые окончания и пищевод.

Сгорела хата – сгори сарай! Разврат неизбежен.

Задушевно, подавшись к тебе ровно столько, чтобы ты угадал готовность впечататься и слиться по первому требованию:

— Сарделечек? Не пожалеете.

Да я уже пожалел, что не питаюсь духовной пищей, где точек соприкосновения поменьше.

 

 

Демонстрация

 

 

Никак не могу вспомнить мою последнюю ноябрьскую демонстрацию. 82-й? Может быть. Эту помню. Демонстрации у меня прекратились раньше срока. Климакс совпал с совершеннолетием.

Они вполне напоминали Бал Сатаны, где королева обращает внимание на каждого и выражает восхищение, а подданным другого и не нужно, они ликуют.

На Дворцовой площади сидел невидимый Фагот, всматривался в толпу и приветственно выл в микрофон. Мы уже миновали трибуны и полнились разочарованием. Тишина! Игнор. Уже покидали площадь, когда раздалось:

— Профессорско-преподавательскому составу и студентам Первого Медицинского института — ура!!…

Мы заблажили и загулили, предельно довольные. Нас увидели и помянули в записочке. Нашу демоническую самость, не желавшую кротко и анонимно слиться со светлым божеством и отказаться от личного «я» ради высшего, заприметили и обозначили.

Нынче я понимаю, как многого лишился.

Вот начнутся у нас опять демонстрации по случаю Всенародного Дня Кривой Оглобли. Что мне крикнут, в какую колонну?

— Членам секции прозы Санкт-Петербургской писательской организации — ура!…

Или:

— Редакторам и переводчикам легкого чтения при издательстве ХХХ — ура!…

Ну не блоггеров же и тысячников приветствовать. Это не эксклюзив, ни малейшей самости, сродни божественному стволу с миллионом усвоенных душ в годовых кольцах.

 

 

Жестокая Эльза

 

 

Пришел я оформить документы на визу. Это одна контора. Вторая, собственно визовый центр – рядом.

Готовила меня дамочка с отчеством «Тимофеевна», имя с фамилией были под стать. Наружность же у нее была предельно нордически-арийская, плюс яркий акцент. Лошадиное лицо, беспощадные прозрачные глаза, тонкие губы – тем трогательнее выглядела улыбка, тем милее казались смешки. Какая она Тимофеевна? Латышская снайперша в десятом поколении. Мне даже стало не по себе, когда она прицелилась в меня фотоаппаратом.

В визовом центре засели девочки еще более харизматичные. Юные, бесчеловечные, готовые надзирательницы Маутхаузена.

— Фото не в фокусе, — приговорили меня. – Переделайте и возвращайтесь.

Значит, все же не снайперша, а Тимофеевна. Переделывал я не отходя, за дополнительные деньги. Может быть, она с ними в доле? Тогда тем более.

 

 

Туретт

 

 

Не случалось ли, граждане, чтобы вдруг одолели вас элементы синдрома Туретта, какая-нибудь обсценная лексика? Без видимой причины, в одиночестве?

Со мной иногда бывает. Говорят, что это бесы проказничают. Мое суперэго, конечно, достаточно крепко, чтобы не выпускать их на публику, да и шалят не так уж часто, но все же.

Психологи рекомендуют проверить, чьи это реплики на самом деле. Кто это там гавкает, не капитан ли Жеглов? За кем я повторяю, от кого понабрался? Какая забытая доминанта вещает моими устами?

Я честно прикидываю и никого не нахожу. Нет. Никем из важных фигур я вроде не одержим. Тогда глядим, кому оно адресовано. Вот тут мне не хватает пальцев пересчитать. Ужас, сколько народа. Иные и не заслужили совсем. Наверно, чтобы не расслаблялись в блаженной интроецированности.

Молитва и пост!

Нет, это я не выразился.

 

 

Запруда

 

 

Люблю наблюдать мелкие неприятности. Но чужие.

Итак: на перекрестке авария. Небольшая. Участников развернуло так, что ехать можно только по узкой полосе. И все, любых габаритов, туда устремляются.

Далее – то, что именуется «па-дам!»

Грузовичок роняет вязанку макулатуры. Очень аккуратную – может, и нужное что. Разумеется, уезжает. Вязанка аккуратно перекрывает Дорогу Жизни и кротко намокает под дождиком.

Паралич трафика. Ярость. Ловкость колес. Сокрушение тротуаров.

Убирать дураков нет.

 

 

Недолеты и перелеты

 

 

Как же мне хорошо!

Доллары запретят? Пожалуйста! У меня их нет.

Гомосексуализм? На здоровье. Моя хата с краю. Сами только поаккуратнее.

Торренты? Я половины того, что есть, не видел. Даже больше.

Независимую прессу? Я никакую не читаю.

Платить ЖКХ вперед? Да пожалуйста. Что в лоб, что по лбу.

Двухэтажные поезда вместо плацкарты? Ради бога! Мне все равно ехать некуда. Пусть хоть трехэтажные. Вообще пусть небоскребы катаются с Церетели за машиниста.

Никак меня не ущучить.

 

 

Разговор

 

 

Мне протянули трубку.

— С тобой хочет поговорить поэт.

— Но я его не знаю!

— Зато он тебя знает…

Я взял.

— Алло?

— Здравствуйте, Алексей! Я вас очень люблю.

— За что и когда вы успели?

— Это неважно…

— Что ж, ответно…

— Теперь я, с вашего позволения, прочту вам стихи…

 

 

Соль соли

 

 

Общественность возбудилась насчет большого коллектива фантастов, которые вдруг оказались такими ярыми державными патриотами, что даже не без густопсовости. И удивляется, с чего бы вдруг.

Не понимаю удивления. Потому что мечта! Фантастика, если она не мрачное и трезвое предчувствие, всегда мечта! А мечта какая? Скорее бы к звездам, но не меняя белья. Желательно с печи.

Космическая опера «Покидая терем» — книга первая, «Хроника Дристобора: Воитель».

 

 

Незримый ластик

 

 

С деревьями вокруг моего дома творятся странные вещи.

Не так давно я писал о многолетних рябинах, которые вдруг сменились половозрелыми тополями.

Нынче новая беда.

Позавчера я лежал без сна и смотрел на вороньи гнезда в количестве двух больших штук. Дивился, что надо же – не сносит их никаким ураганом. Его, кстати, не было. Вообще ветра не было.

Нынче гнезда пропали. Их нет. Ни в каком ракурсе, как ни ложись и ни высовывайся.

 

 

Любовный роман

 

 

Правлю одну вещицу про неземную любовь в экзотической местности и думаю, что вот бы написать роман о том, как скучающий молодой европеец вдруг влюбляется в пожилого и коренастого, скажем, индуса или камбоджийца, торгующего дынями или жареными бананами. Весь роман посвящен преодолению языкового барьера, из-за чего понимание достигается только к финалу.

 

 

Место для монумента

 

 

Сходил на секцию прозы, там отбирали фотографии на стенд. Чтобы явить сам факт нашей деятельности.

На снимках никто, ну решительно никто ничего не делает! Только мыслят.

— Многих нет, — сказал Миша и посмотрел на меня. — Вот Леши нет.

— Как это? — разволновался Паша. — Почему его нет?

— То есть он есть, — поправился Миша. — Но стоит у помойки.

Вот же! Вот! Я совершенно искренне настаиваю на этом варианте.

 

 

Затор

 

 

Магазин.

Паралич.

Что за притча? Почему стоим?

Замечена попытка купить немытую морковь по цене мытой.

Пререкания. Стоим. Наконец, стороны условились в терминах. Это фундамент любой философии. Все?

Новое обстоятельство!

Мытая морковь на сантиметр длиннее.

О, блядь!

 

 

Маркеры

 

 

Дочура побывала в Париже, играла на Эйфелевой башне в игру.

Задание: угадать, откуда прибыла дородная дама, выходящая из туалета и сумрачно, тяжело взбирающаяся по лестнице.

Затаить дыхание и ждать слов.

«Ох, господи».

Бинго!

Ни разу не ошиблась.

 

 

Полюса

 

 

Все массовые любовные романы написаны по одному шаблону. Течет себе жизнь с мелкими и средними неурядицами, однако вполне себе чинная. И вот вторгается некто необычный. Даже не без изъянов, которые на поверку оказываются достоинствами.

Интересно, писал ли кто-нибудь то же самое, но поменяв полюса? Живет себе одинокая особа, в говнище все, каннибалка и амфетаминщица. И весь город такой. Школа для умственно отсталых делинквентов, повальная копрофагия и живодерство. Но вот появляется Он. Все то же самое, даже выражено особенно ярко. Но есть неприятные штрихи. Например, он кормит голубей и всех смущает. Потом, конечно, выясняется, что он просто умеет и любит жрать их на лету, разевая красивую пасть до самого паха.

 

 

Об открывании миров

 

 

Любая сцена должна иметь какое-то отношение к основному повествованию. Хотя бы настроенческое, с плавной ее интеграцией. По молодости, конечно, не так. Мир юн! Столько впечатлений! Хочется выложить все. Пишешь, допустим, про то, как в речке купался. И пристегиваешь туда же все, что придет в голову – философию Кьеркегора, международное положение, последнюю прочитанную книжку, разные вокально-инструментальные песни, которые суть мамонтово говно, и так далее.

Но это по молодости. Исторический автор, которого я перевожу, товарищ зрелый. Произвел не один фолиант. Даже не кирпичи – глыбы. И вот он описывает, как юный строитель обосрал со стены еще недостроенного Тауэра своего недруга. Описано старательно, при высунутом языке, с неожиданными для фабулы подробностями. Я изготовился к кульминации. Сейчас грянет гром! Решатся судьбы, полетят головы. Добром это не кончится. И что же? Да ничего. Повествование продолжилось своим чередом. Судьбы продолжили ветвиться, эпизод повис красивым изумрудом средь серой обыденности.

Я не сужу, я понимаю, что очень хотелось рассказать.

 

 

Черная магия

 

 

Винный отдел.

Свежие осколки. Аромат.

Продавщица торопится откупорить портвейн. Она уже вставила ему штопор и налегла.

За нею одобрительно следит неустойчивый человек.

— Вот – хорошая женщина! А та, что вышла – плохая! Наколдовала – бутылка и разбилась!

— Вы разве не вместе пришли?

— А разве я хуй на помойке нашел?

Хуй, может, и от Версаче, не знаю и рад поверить, но остальное точно пришлось добирать.

— Все, все! – Продавщица подает откупоренный портвейн, не зная, чем еще угодить.

Поза горниста.

— Здесь пить нельзя!

— А я уже выпил!

 

 

О сокровенном

 

 

Каждый безвестный автор, что бы он о себе ни говорил, живет надеждой.

Даже если хорохорится.

Когда-нибудь его откроют, прочтут и скажут «Вот же блядь». Его могут гнать, ругать и вообще не знать. Он уже смирился с тем, что изумленное «Вот же блядь» о нем скажут, когда он уже не услышит. Очень хочется заглянуть и подслушать хоть краем уха. Уловить, как произносят через века «Вот же блядь» — и с облегчением уснуть. Он согласен, чтобы его называли графоманом до гробовой доски. Лишь бы потом сказали про него «Вот же блядь». И он бы простил, если бы подслушал. И дальше спал бы спокойно.

Известный автор предвидит то же самое. Но он боится.

 

 

Большое сердце

 

 

Всем бы такую начальницу, как у меня. Ну, руководительницу. Золотой человек. Абсолютная редкость, реликт.

Разговорились сейчас. Пожаловалась она на переводчицу. Та, если чего не понимает, просто выбрасывает. «Ну, не понимаю! — говорит. — И черт с ним!»

И вычеркивает. То есть не переводит. И с ней уже давно ИДЕТ БОРЬБА.

 

 

Каша

 

 

Кашка Хайнц-Омега-Три. О, мейнготт.

В моем далеком детстве была манная. Воображаю, как спрашиваю с утра, какая будет каша. А мне отвечают пожатием плеч: какая же может быть? Традиционная, Хайнц-Омега-Три.Плюс Умное Яйцо, посинявинское.

Я поступил бы тогда в сельскохозяйственный институт, испытав безотчетную тоску по истокам. И был бы нынче спившимся агрономом, по совместительству — доктором, попом и учителем физкультуры в деревне на три пожилые избы.

 

 

Мужской перевод

 

 

Мужчина, который добросовестно переводит текст про любовь и не имеет к тому способностей, подобен подкаблучнику. Строгая авторша, она же героиня, подвергает его бидеэсэму. Поставила на карачки, притиснула острым копытцем. Вставила в жопу паяльник. Хлещет линейкой, если что. Несчастный старается подробнейшим образом выразить ее соображения и чувства. Он делопроизводитель. Он блеет своим небогатым словарем, совершенно не понимая, чего от него хотят. Тягучая слюна стекает, пачкает нарукавники. Он затравленно вертит башкой и выпучивает глаза.

 

 

Отхаркнутая маска

 

 

— Э, Бэламор, прывет, — привычно приветствовал меня узбечий охранник при магазинчике.

Да, привилось.

Я стоял у кассы.

Он задал мне несколько вопросов насчет продуктовой корзины. Я ответил. Не знаю, много ли он понял. Очевидно, да. Не понравилось. Или учуял что.

Охранник, по-прежнему одетый в форму узбекских ВВС, стремительно повернулся и, от кассы не отходя, оглушительно высморкнулся в торговый зал. Шоколадки накрыло ковровой бомбардировкой.

Спокойно, сказал я себе. Мы завтракали в морге. А тут живой человек.

Правда, сдачу забыл.

 

 

Шоколад

 

 

Страшные вещи творятся в моей округе ночью, если вникать. Писал уже не раз. Вот еще.

Магазин. Кассирши обсуждают свой незатейливый быт. У каждого своя специфика.

— Говорят, вчера ты была чемпион?

— Ну да, была. Сто восемьдесят шоколадок! За ночь подобрали.

Это по акции.

Теперь смотрим: магазин круглосуточный. В нем и вечером народу мало, в нашем заводском краю. Ночью тем более. Пиво ночью не продают, проспект пуст.

Кто купил ночью сто восемьдесят шоколадок? Почему? Ладно, брали по две. Девяносто! Кто это сделал?

Нет, это не те шоколадки, которые вчера обсморкали. Другой магазин. Так что вообще непонятно.

 

 

Страшный человек

 

 

Всегда недоумеваю, когда меня боятся. Всякий раз откровение.

Помню, был какой-то литературный вечер. В перерыве ко мне подошла одна дама и призналась, что раньше боялась очень, а теперь не будет. Потом был следующий, и эта история повторилась уже с новой трусихой.

Странно. По-моему, всем известно, что я мухи не обижу – ну, муху обижу, и хер с ней, а чтобы кого крупнее, так никогда.

Три года назад полетел я в Киев приуготавливать съемки сериала. Ну, запил там вдруг. Взглянул на кандидата в режиссеры и мрачно, излишне громко спросил у кого-то, когда он уйдет. Мне потом рассказали, что кандидат чуть буквально не наложил в штаны. Он почему-то принял меня за психиатра, готового действовать. Снимать сериал он не стал, и нового искали очень долго.

Мне это непонятно. Просто не надо связываться, и все будет хорошо.

 

 

Три медведя

 

 

Бывшая супруга позвонила ближе к полуночи с желанием уяснить мораль сказки «Три медведя».

Мне было трудно ответить, тем более после анализа биомеханики в дамской любовной прозе. Но все-таки я указал на то, что сказка эта вовсе не народная, а Льва Толстого, и потому морали в ней примерно столько же, сколько в его истории про огурцы.

Однако ошибся. Оказалось, что сказка все же народная, а Лев Толстой ее обработал для крестьянских детей: добавил хэппи-энд.

Как там было? Медведь хотел укусить девочку (ага, конечно), но она убежала.

Меня просветили, что никуда она не убежала, а была сожрана как минимум. Тем дело и кончилось.

И я в недоумении. Мне непонятен мистический заряд этой истории. Если избушка на курьих ножках и темный лес суть варианты инициации, то в чем она заключается здесь? Я не получил внятного ответа. Что-то вроде «не садись не в свои сани». И все? Патриархальное неприятие детского женского просвещения?

Хорошо бы к этим медведям пришла Коллонтай.

 

 

Почти хоругвь

 

 

У лифта объявление.

Обещают отключить воду «в связи с заменой розлива ХВС в подвале».

Не понимаю, но улавливаю национальную идею.

 

 

Привет

 

 

Праздники близко, вспомнил историю.

Были у нас какие-то знакомые с маленькой девочкой. Летом дочурка поехала в деревню к дедушке и бабушке. Там был поросенок. Она его полюбила, они стали неразлучные друзья. Мыла его, купала, кормила. Играла с ним! Уехала.

К Новому году из деревни прислали не то ветчину, не то сало. С запиской: «Привет Галинке от Борьки!»

 

 

Хома

 

 

Коль скоро речь зашла о детских зоологических иллюзиях, я побуду Бианки и расскажу о хомяке. Было дело, я вспоминал о нем, но упорядоченно – никогда.

Будучи лет восьми, я сумел пробить маменькину оборону. Нас занесло в зоомагазин, и маменькин ангел-хранитель зазевался. По моему настоянию был куплен и наречен Хомой хомяк.

Божья тварь оказалась на редкость паскудной и проедала все. Клеток в те времена было не достать – а может, стоили дорого. Дедушка приобрел две мусорные корзины с прутьями и вставил одну в другую, чтобы решетка стала почаще. Соорудил площадку и даже домик с отверстием. Вокруг набросали ваты. Хома залезал в домик и затыкал выход жопой. Так проходил световой день.

С позывными программы «Время» Хома вылезал, как на работу по часам, и принимался грызть железный прут. Визг стоял, будто от циркулярной пилы. Слышно было на лестнице. Хома заглушал Леонида Ильича, как сам Леонид Ильич заглушал «Голос Америки», и Хому выносили на кухню.

Чистоплотностью Хома не отличался. Клетка была набита его гнилыми припасами. Забывая о них, он жрал дерьмо. Я вынимал Хому за шкирку и совал под кран. Хома обвисал меховой тряпочкой и оставался совершенно неподвижен. Он завороженно приоткрывал пасть и пытался понять.

Бабушка Хому ненавидела и грозилась спустить в канализацию. Мне это нравилось. Я пугал бабушку и подсовывал ей Хому под нос в самые неожиданные моменты.

Летом меня вывезли за город, а когда я вернулся, Хомы не было. Мне сказали, что он убежал.

Я так и не спросил до сих пор, куда.

 

 

Пенумбра

 

 

Устроители мертвого новогоднего времени не учли Пенумбры. А может, учли, но им по сараю.

Пенумбра, грубо говоря, есть область пораженного мозгового вещества, которую при инсульте еще можно восстановить. Она еще не накрылась, но накрывается. Здесь как раз важен фактор времени. Там, где сосуд забило, уже ничего не поправить. А вот подальше еще можно отвоевать ломтик или извилину.

Известно, что в нашей глубоко католической стране жизнь более или менее прекращается числа 25-го.

Но Пенумбра шире! Она растягивается, как штопаный гондон, во всех направлениях. В том числе обратном.

Это я к тому, что денег мне не начислили, хотя должны были четыре дня назад. Чем дальше, тем ближе к непоправимому инфаркту мозгов.

 

 

Блок

 

 

Ходить по проспекту Стачек глубокой ночью приходится не так уж часто.

Он большой, но совершенно безлюдный. Мрачная магистраль. В том, чтобы вообще найти на улице тело, нет ничего необычного. Но странно находить его одиноким, когда вокруг замерла всякая жизнь. Причем не в первый раз. И не одно и то же. Некое везение или знак со смыслом, пока непонятным.

Идем сегодня ночью, вокруг ни души. Мигают мертвые елочки. Расстрельная стенка Кировского завода украшена экономно. Доля радости в мире обозначена предельно наглядно. Впереди чернеет железнодорожный переезд: мост. Под мостом, прямо посреди тротуара, что-то белеет. Это лысина.

Половинная луна, балтийский ветер. Тело лежит навзничь, вольно раскинувшись. Череп блестит отраженным светом. Слегка, луна дотягивается самую малость. Стоим в растерянности. Атмосфера времени и места понуждает думать о сердечном трупе. Тело немолодое. Но нет, оно живо и невнятно.

Ночь, улица, фонарь, аптека. Все есть. Плюс пятый элемент.

 

 

Сушило

 

 

Я вышел на лестницу, собрался по делам. Навстречу мне поднимался взволнованный водопроводчик в сопровождении соседки снизу.

— У вас сушило греет?..

Я холодно покосился:

— Что такое?

— Ну, сушило! Труба такая! Змеевик!

Сколько живу, а не знал, что это сушило. Меня такие вещи раздражают. С одной стороны, я двумя руками за родную речь. С другой, мне горестно от сосуществования сушила с адронным коллайдером.

Я вернулся, потрогал сушило, вдруг рожденное в моем словаре. Оно было горячее. Я наполнился злым и мелким торжеством.

— Греет, — сообщил победно.

Лица у обоих вытянулись. Потом глаза водопроводчика сверкнули.

— Тогда в подвал! – воскликнул он.

Вспыхнул фонарь. Соседка, причитая, поспешила следом.

Бог в помощь.

В подвале полно диковин. Оттуда тянется шланг. Изобилие рыбы и зверя, бывалые люди бьют их в глаз.

 

 

Изобилье

 

 

В магазине – «сидло на костя».

К сожалению, не дописали «ароматный».

Ибо мы все достойны ароматный сидло на костя.

Особенно пышная дама, его купившая. Почему-то у всех пышных дам, покупающих сидло на костя, имеется одна большая бумажная денюжка и много мелкой в обстоятельном кошельке.

Все это высыпается и пересчитывается.

И тут выносят поднос с копытами.

Да, студень в этом году уродится славная.

 

 

Трудное дело

 

 

Магазин.

Старичок. Непонятно, в чем душа. Ветхий, с палочкой, в развалившихся ботинках.

— С наступающими! Чтобы все было хорошо!

В ответ доносится одобрительный клекот. Источника не вижу.

Старичок щупает капусту, продолжает:

— Вам, мигрантам, предстоит нелегкая задача! Выучить русский язык. Знать историю России! Культуру России! Просто страх, какая задача…

Щупает дальше, меняет тему:

— Ну и капуста. Что ж за капуста.

Кочан подобен столетнему треуху. Черные лохмы так и болтаются. Они со старичком похожи и будто смотрятся в зеркало.

Не выбрал, оставил, махнул рукой.

 

 

Паровоз из Ромашково

 

 

Дочура в Меге. Звонит, захлебывается от восторга:

— Мимо меня только что проехал поезд! Детский. Вагончики. Играет веселая песенка. Ведет молодой человек, аж белый. Я такой ненависти никогда не видела!

 

 

Молодость

 

 

Зубная поликлиника у меня в целом неплохая, должен признать.

Но опять же карточки. На дворе, с ума сойти, год Лошади, а не какого-нибудь клопа, но карточки даже удвоились: платные и бесплатные.

Разумеется, мою потеряли.

Если бы я снимал «Элизиум», конец был бы другой. Вот свершилось восстание Спартака и всех сейчас бесплатно вылечат от всего. Оп! А карточек нет. И революция накрывается.

Докторша, меня нынче принявшая, была молодец. Золотые руки.

Правда, она почему-то обращалась ко мне словами «мой хороший». Как заведенная. Мне стало странно. Я ей в отцы годился точно. Но она все твердила, и голову чуть не целиком засунула мне в рот, так что я начал молодеть примерно до старшего брата.

 

 

Речевые барьеры

 

 

Воскресное утро. Темно, безлюдно.

К парадной подъезжает такси. И сразу следом – второе. Одноименные. Приятная и неожиданная встреча. Таксисты выходят, издают возгласы.

Я поймал себя на том, что за границей, когда выходил из отеля спозаранку, любил присматриваться и прислушиваться к местному простонародью – лавочникам, тем же таксистам, развозчикам, мусорщикам. Они там свои, у них будни. О чем они говорят? Какие у них дежурные утренние беседы, уютные в своей обыденности? Я для них совсем чужой. Как постичь? И думал, что век бы там прожил, а так и не встроился бы, наверно, в идиллическое струение. Конечно, я не понимал языка. Свой-то родной я хорошо знаю.

Таксисты сказали: «Опа, бля! Ну ни хуя себе!»

Такси-такси, вези-вези, вдоль ночных домов, мимо чьих-то снов.

 

© 2013