Для большей точности отметим,
что этот центр
располагается в нижней части тела,
между анусом и гениталиями,
а духовная энергия этой точки имеет
самый низкий уровень интенсивности.
Соответствующим мировоззрением
является приземленный материализм,
опирающийся на «жесткие факты»,
а искусством – сентиментальный натурализм…
Джозеф Кэмпбелл. «Мифический образ» [1]
…Ну, и о чем же мы расскажем Богу, когда вернемся?..
Торрент-клиент напоминал голодного изумрудного паука. Он закачивал обстоятельства жизни предпринимателя-мецената из эпохи Кали-Юги. Торрент-клиент пожирал и усваивал все подряд, вперемешку. Следствия сопровождали причины, но иногда им предшествовали. Все сваливалось в общую кучу. Конец предварял начало, зрелость опережала детство; середина рассыпалась на части. Никто, кроме торрент-клиента, не разбирался в этой настриженной путанице, и оценить достроенную мозаику мог только он сам. Он ее и достраивал: расставлял события по местам, ему одному очевидным. Потом отдельно подсасывал удаленные сцены и альтернативные финалы, если имелись. Человек, житие которого он в настоящее время скачивал, прославился поиском вышнего и был уже некоторое время мертв.
1
— Ты сдохнешь, Доминик. Я выпью из тебя кровь. Тебе конец.
— Лучше выпей чего-нибудь пожиже и ступай спать. Лучше выпей все, что найдешь в доме, и спи подольше.
— Я возьму твой проклятый монтажный пистолет и выбью тебе мозги. Ты подонок. Ты взял меня ради папулиных денег, какая же я была дура.
— Почему прошедшее время?
— Ты урод. Ты хочешь жить только с этим твоим пистолетом. Будь прокляты твои чакры. Твои лотосы и слоны. Я разорю тебя, я отсужу и развалю всю твою сраную империю. Все твои пистолеты отправятся под пресс…
— Да ты тварь! А ну умолкни, сука!…
Доминик подскакивает к Лоре, отвешивает затрещину. Лора валится на зеркальный столик, сбивая на пол квадратные стаканы и бутылки. Доминик глубоко вздыхает, вскидывает руки, падают рукава халата. Полы расходятся: Доминик садится в лотос. Лора неуклюже встает, подбирает бутылку, идет прочь.
— Паноптикум, что за ебаный театр, какая скотина….
2
Лето в зените – июль, сырая и знойная зелень. В тенистой, слегка приболоченной и распаренной траве кишат насекомые.
Лапидоптерус Гименолапидус настолько же прекрасен, насколько ужасен.
Он переливается красками. Его крылья подрагивают, его брюшко поджато. Он сразу гусеница и бабочка, о нем не знает никто. Перебирая сотней лапок, он помогает себе гусеничным ходом. Хелицеры и щупики настроены на живое. Гладкое жало готово лопнуть от сладкого яда. Он подкрадывается к Доминику, который лежит с книгой. Доминику десять лет, он лежит на животе, одетый в сетчатую футболку и тугие шорты.
Лапидоптерус Гименолапидус всползает по голой ноге.
Доминик увлечен и считает Гименолапидуса мухой. Не озираясь, он раздраженно взбрыкивает ногой. Лапидоптерус легко удерживается, на миг замирает. Потом продолжает движение. Доминик в это время достигает захватывающего места: Джим оказался в руках у Слепого Пью. Насекомый не умеет читать, но испытывает к автору инстинктивную признательность.
Гименолапидус впивается Доминику в промежность. Он прокалывает шорты и выплескивает яд.
Книга остается на пляже, а Доминик едва доходит до дома. Там он лишается чувств. Аллергия оказывается настолько свирепой, что его откачивают только на следующее утро. Но чешется еще неделю, и огромный плоский волдырь не удается устранить никакими средствами.
В дальнейшем он становится задумчивым, и видно, что он всецело захвачен какой-то мыслью. Время от времени Доминик расчесывает себя до крови.
3
Телохранитель, слыша легчайшее шуршание шин, бросается на Доминика, но повалить его не успевает. Из телохранителя летят алые брызги, он оседает.
Автомобиль притормаживает. Салон освещается вспышками.
Доминик отлетает к двери собственного дома, когда ему остается шаг до «роллс-ройса». Пулеметная очередь оставляет в нем дымящиеся дыры величиной с детский кулак. Пистолет на подхвате, как маленькая собачонка: с азартом присоединяется к забаве, и переносица Доминика превращается в багровую яму.
Страшный автомобиль не унимается. Из салона летят гранаты; вслед за ними несколько непоследовательно высовывается средство доставки: гранатомет. Впрочем, он громит уже прицельно. «Роллс-ройс» Доминика подпрыгивает, словно ужаливаемый; он в ужасе и растерянности, он ни в чем не виноват, и его жалко. Вскоре он взрывается – вместе с домом, который расцветает десятком огненных одуванчиков, пока не лопается что-то в его сердцевине.
Доминик становится мелкой деталью всепоглощающей катастрофы.
Его заволакивает дымом, дым смешивается с кровавым паром.
Все вокруг воет и визжит, а ночное небо приобретает лимонный оттенок.
4
Доминик и Гидеон рассматривают опытный образец монтажного пистолета.
Знакомство с образцом разворачивается в директорском кабинете Доминика. Это еще не роскошь, но уже основательная солидность. Стена украшена панно: прекрасный змей, обвивший кольцами бамбуковый ствол. В стволе семь сегментов по числу чакр. В основание, на уровне первой, встроена роза ветров. Масонское око наблюдает с небес за пробуждением змея. На заднем плане восходит солнце. Два мудреца вдалеке, обозначенные схематично, беседуют о тайнах возвышенности души. В ногах у них пасется баран.
Гидеон тоже прекрасен, не меньше змея. Правда, он немного искалечен врожденной микрофтальмией: правый глаз у него значительно меньше левого. Он служит у Доминика техническим руководителем проекта «Кундалини». Гидеон одет, как подобает быть одетым руководителю высокого ранга: костюм, галстук, ботинки. Ничего выдающегося.
Доминик может позволить себе вольный стиль: ворот расстегнут, галстук приспущен, рукава закатаны. Пиджак с аккуратной небрежностью брошен на стол красного дерева.
Изделие покоится в футляре, а Гидеон занимается предварительными разъяснениями. Он водит в воздухе пальцем, и перед ним повисают изумрудные схемы. Они объемны и подвижны. Наука шагнула, но до монтажного пистолета додумался один Гидеон, вдохновленный Домиником.
— Мне кажется, что выходное отверстие недостаточно широкое, — замечает Доминик.
Гидеон возражает:
— Оно и так чересчур широкое для инжектора. Если сделать шире, то я не смогу гарантировать равномерность внедрения по окружности.
— По периметру. У нас квадратные пулепистоны.
— По окружности, Доминик. Мы все-таки предпочли округлую форму. Нам не удалось решить проблему угловых векторов.
— Блядь, Гидеон! Мы до полуночи решали с этими ебаными биссектрисами – и вроде договорились. Ты забыл?
— Я не забыл. Но это было на бумаге. Посмотри, как расходится газовая струя…
В воздухе расцветает веер. Возбужденный палец добавляет для выразительности необязательную спираль.
5
Липовая аллея. Доминик и Лора совершают унтерденлинден.
Лора неспешно шагает, сбивая камешки босоножкой; Доминик, одетый в белый костюм, то и дело забегает спереди, заступает ей путь. Он кривляется, по-собачьи подскуливает, встает на цыпочки, горестно подвывает – лицо у него вытянутое в профиль и фас, вполне подходящее. Отбежав на пару метров, Доминик падает на колени.
Лора смеется:
— Ну, встань же! Перебор! Здесь сыро, испортишь штаны!
— Пусть! Я сниму их и съем! Скажи, что я могу надеяться! Иначе не встану.
Лора останавливается, склоняет голову набок. Волосы предусмотрительно прихвачены заколкой с одной стороны.
— Папа покроет тебя асфальтом. Растворит в кислоте.
— Что-то одно! Пусть выбирает! Пары минут ему хватит? Две минуты я буду с тобой…
Лора перестает улыбаться.
— Прекрати паясничать. Я путаюсь, когда ты ломаешься, а когда всерьез…
Доминик стремительно выпрямляется. Лицо приобретает гамлетовское выражение. Слова его, правда, далеки от скорбной отравы, одолевавшей принца.
— Жизнь моя, поверь, я сворочу для тебя горы. Брошу к ногам империю. Твой папа будет гордиться мною – хотя мне нет для него дела…
— Начни с того, что пусть подвинутся твои дурацкие чакры. Это невыносимо. Ты совершенно с ними свихнулся, и я тоже сойду с ума, если ты не остановишься…
Доминик сглатывает комок, незаметно стискивает кулаки. Он отвечает сдавленным голосом, как будто только что отправил в пищевод черствую булочку размером с теннисный мяч:
— Как же ты не понимаешь, что чакры, именно чакры, возвысили меня до любви? Мы должны быть благодарны чакрам…
Глаза его полны слез. Лора с удивлением понимает, что слезы искренние.
— Скажи еще, что мы должны благодарить то насекомое…
— И скажу! Это был ангел, вооруженный жалом истины.
6
Доминику одиннадцать лет. Он верхом на пони. Он не едет, он все старается устроиться поудобнее, и пони в недоумении оборачивается.
7
Доминику десять лет. Ночь. Жарко. Одеяло сброшено. Доминик исступленно чешется и тихо стонет.
8
Доминику двенадцать лет. Он осваивает «жабью трость»: скачет по двору. Домашняя птица разбегается кто куда.
9
Доминику тринадцать лет. Он оседлал корявый сук; приподнимаясь и садясь, он имитирует верховую езду.
10
Пивная-полуподвал. Доминик и Гидеон сидят друг против друга. Оба слегка на взводе, но изъясняются связно.
— Их семь, — говорит Доминик. – Семь чакр, символизируемых спящим змеем. Три низшие, одна промежуточная, три высшие. Уже на пятой человеку не хочется общаться ни с кем, кроме Бога.
Гидеон ироничен:
— А на седьмой?
— На седьмой он сам Бог.
Гидеон насвистывает британский марш. Доминик принимает вызов, подхватывает:
— До свиданья, Пикадилли, Лестер-сквер, прощай; долог путь – путь до Типперери, но лишь там для сердца рай…[1]
Пивная неожиданно отзывается тем же: кто-то бросил монету в музыкальный автомат. Пластинка затерта, голос хрипит; атмосфера подвала обогащается флером всеобщей мобилизации. Гидеон приходит в замешательство, Доминик невозмутим.
— Нас подслушали, — говорит Гидеон.
Доминик отзывается:
— Ну, сейчас. Как же. Нет, старина, это змей. Он просыпается и создает поле. Он предвкушает раскрытие шести чакр. Разноголосица исчезает, уступая синхронности.
Доминик – привычным с некоторых пор жестом – подсовывает под себя руку, чешется.
— Первая чакра? – Гидеон больше утверждает, чем спрашивает, но иронии в нем поубавилось. Неожиданность аккомпанемента произвела на него сильное впечатление.
— Да, зудит. С тех самых пор. Дружище, верь мне. Вдвоем мы свернем горы. Я вручаю тебе идею, ты готовишь техническое решение. Пусть это будет инжектор, стимулятор, какой-нибудь пистолет – что угодно. Воздействие должно быть точечным во-первых и длительным во-вторых. Пневматика и химия, плюс воля к победе. Мы построим империю, создадим монополию. Лора беременна, и я теперь продавлю ее старого хрыча. Он уже гнется.
— И каков будет стартовый капитал?
— Все, что у него есть.
— Да он удавится за копейку.
— Это не твоя забота. Я предлагаю тебе должность технического руководителя проекта. Иными словами, ты – главный. Главнее только я. А в чем-то, наверное, даже не я – никто.
Гидеон скребет переносицу, таращится своим маленьким глазом в пивную кружку.
— Идея монтажного пистолета меня привлекает. С этим будет легко, но остаются химические пластины – они должны быть атравматичными…
— Я в тебе не сомневался, — кивает Доминик и вынимает из-под себя руку.
11
Небоскреб, последний этаж. Огромный зал, где нет ничего, кроме письменного стола. Стол изготовлен из чистого золота. За столом сидит Корморан, в деловом мире известный под прозвищем Пресс. Ему за шестьдесят, он имеет наружность бизона. Многие полагают, что и сущность его была бы такой же, окажись бизоны плотоядными.
Перед Кормораном стоит юрист. Корморан задает вопрос:
— Что-то осталось?
Юрист качает головой:
— Нет. Он вывел все. Тридцать две подставные фирмы.
— Значит, я нищий?
— Это не юридический термин, но если говорить по-житейски – боюсь, что да.
Корморан в глубокой задумчивости смотрит сквозь юриста:
— Что с того, в конце концов? Внук не родился. Не вижу беды… Не видел. Потому что главная опасность идиота – в его недостаточной проявленности. — Какое-то время он молчит, потом машет рукой: — Ступайте.
Юрист исчезает.
Корморан тяжело встает, выходит из-за стола, распахивает окно. Неуклюже взбирается на подоконник. Стоит, обращенный лицом в кабинет; золотой стол представляется ему дорогой гробницей. Стреляет себе из револьвера в рот, вываливается наружу. Падает долго.
12
Доминику семнадцать лет. Он впервые в публичном доме. Это, собственно говоря, никакой не дом – апартаменты, то есть большая квартира.
Приторная хозяйка приглашает его откушать шампанского, пока не вышли девочки; Доминик машинально опустошает бокал. Когда девочки, все старше Доминика – иные весьма и весьма, выстраиваются в шеренгу в количестве семи персон, тот не долго думает и указывает на ту, что ближе. Ей лет двадцать восемь – возможно, сорок.
Она довольна: неопытность Доминика очевидна. Легкая работа. Молокосос и сам не знает, чего ему хочется.
В этом она ошибается.
Сначала Доминик теряется, и ее довольство растет: они обойдутся нехитрым набором манипуляций, которым в этих стенах владеет любая школьница. Ей хватит пяти минут – возможно, одной.
— Лежи и ни о чем не думай. Я всё сделаю сама.
«Всё» в данном случае – всего лишь фигура речи, тупое и безвкусное преувеличение.
Она расстегивает на Доминике брюки. Надкусывает пакетик-квадратик.
Вдруг Доминик возражает:
— Нет.
Он говорит решительно, будучи прочно утвержден в каком-то особом желании.
Она напрягается:
— А как?
Доминик жестом опытного распутника берет ее за руку и показывает, как, что и где.
— Так ближе к Богу, — поясняет он.
Она немного удивлена, пожимает плечами. Как будет угодно юному господину. В конце концов, это обычный массаж.
13
Пресс-конференция. В зале яблоку некуда упасть.
Гидеон возбуждает чертеж лазерной указкой:
— …Инжектор, напоминающий монтажный пистолет. …Плоский пистон, мгновенно воспламеняющийся при вдавливании, из племени долгоиграющих леденцов. Производные амфетамина вкупе с механико-термической стимуляцией…
Голос из зала:
— И что это даст?
Доминик, сдержанно улыбаясь, обещает из-за стола:
— Вы воспляшете, аки упитанные тельцы…
Встает журналистка:
— Правильно ли я вас понимаю – приобретение Бога через пистон?
Доминик усмехается:
— Не приобретение – начало пути. Восхождение к любви.
— Любовь через пистон?
— Не упрощайте…
— Это моя работа. Вся наша цивилизация построена на упрощениях, округлениях, приближениях и обобщениях.
Гидеон мается при чертеже. Доминик скалит зубы:
— Хорошо. Что есть любовь? Она есть постоянная инициатива в предоставлении себя самого для взаиморадостного и взаимовыгодного использования. Наш инжектор – идеальный вспомогательный инструмент для этого процесса.
…Фотовспышки, эрегированные микрофоны, белый лимузин, охрана сдерживает натиск толпы.
14
Лора и Доминик в спальне.
Лора сердится:
— Я не хочу пистолетом! У меня есть рука, она живая…
— Я для дела прошу. Модель не доработана. Давай совместим приятное с полезным.
— Мне это не приятно и не полезно!
— Но ты ни разу не пробовала. Кстати! Ну-ка, ложись. Сейчас мы устраним недопонимание.
— Доминик, ты идиот? Я на четвертом месяце. Убери свою дрель, придурок!
— Нет, это ты идиотка. Я хочу как лучше, а ты упираешься, как ослица. Никакого вреда, сплошная польза – это же естественная чакра.
— Слезь с меня, ты рехнулся?
— Кисонька, лежи тихо.
Лора не успевает выскользнуть из-под Доминика, тот сноровисто приставляет раструб и нажимает на спуск. Лора резко вздрагивает, распахивает глаза, приоткрывает рот: она настолько потрясена, что не издает ни звука. Затем сморщивает лицо и хватается за живот.
Доминик сидит над ней с глупой улыбкой. Он сильно озадачен.
15
Доминику девятнадцать. Летние сумерки, загородный дом. Огород местами расцвел, местами отяжелел. Сад выставил качели и погрузился в себя. Густая трава стрекочет, под фонарем вьются мошки.
Доминик сидит на веранде, обложившись книгами.
Индуизм, тантрический секс, Упанишады. «Мифический анализ» Джозефа Кэмпбелла. «Психология и алхимия» Карла Густава Юнга.
Доминик ерзает, трется о стул. Не прерывая чтения, машинальным жестом подкладывает под себя солидный том.
Перед Домиником встают образы: памятники – конные статуи; ездоки, окаменевшие на пике экстаза. Их много, полководцев и королей.
Доминик берется за карандаш, пишет на полях: «Упадок мистики связан с упадком верховой езды…»
16
Телерепортер стоит перед камерой, олицетворяя живой эфир.
— Итак, кто же он – этот человек? Солдат удачи? Посланец небес? Мы знаем одно – Доминик изменил человечество. Глава величественной транснациональной корпорации, искусный – и временами безжалостный – бизнесмен, философ и мистик, он отыскал себе точку опоры и стал рычагом, вращающим земной шар…
*****
Торрент-клиент насытился. Он рассортировал события, восстановил хронологию.
Торрент-клиент располагался в области сверхъестественного, а его обладателю нравились мрачные судьбы. Обладатель сам им и попускал, испытывая нечеловеческое удовольствие; в нем открывалась его личная первая чакра Кундалини. Он обретал себе славу в несовершенстве, когда наблюдал, насколько все плохо без его прямого вмешательства.
Остался десерт. Торрент-клиент поискал вокруг – нет ли чего еще. Выяснилось, что есть, и он дососал остаток.
УДАЛЕННАЯ СЦЕНА
Кладбище, дождь.
Полные серьезной торжественности, Гидеон и священник бредут прочь. Оба защищены траурными зонтами. За ними следуют остальные – человек двадцать.
— Чудовищно, — вздыхает священник. – Кому он мешал?
— Столкновение интересов, святой отец. Джунгли.
— В нем было вдохновение свыше. Он был грешник, но он хотел горнего…
Гидеон улыбается. Доверительно подается к священнику:
— Сказать вам? Вы заблуждаетесь. Ему просто-напросто нравилось это, с детства. Расчесывать это место. Он буквально с ума сходил, когда чесался. Только и всего.
© август 2011
[1] Пер. Е. Кистеровой