Боец не помнил, как очутился под стеганым одеялом; не узнавал бревенчатые стены, где из щелей торчала пакля и расползался мох; впервые, как ему мнилось, наблюдал огромное, круглое, отечное лицо, которое плавало над ним и приговаривало: солдатик, касатик. Было жарко, несло сундуком. Под мутным ликом неопознанного святого горела лампада. Лицо приблизилось. Оно слегка пузырилось и было из желтого теста.
— Поешь булки. Кусай, солдатик, ну-ка.
Горбушка толкнулась в запекшийся рот.
— Скушай булки, скушай. Булка – благо. Булка – добро.
Боец вдавился в перину, подушку, не имея ни сил, ни желания вкушать благо.
Лицо отъехало, и он соотнес его с пепельными космами, тулупом, валенками. Сложилось: бабушка. Большая тучная старуха с травоядными глазами, пальцы скрючены, юбка не стирана, разит мышами.
Боец шевельнулся и глухо охнул. Горница качнулась, бабушка расплылась.
— Я тебя как нашла, решила, что ты совсем умерши, ну полежи еще, полежи.
Она поковыляла куда-то вбок, приговаривая:
— И я полежу, я тоже скоро буду умерши, мы с тобой полежим.
Но бабушка не легла, она вернулась с огромным альбомом. Присев в изголовье, она распахнула его, и несколько снимков цвета сепии порхнули на горбатый пол, бабушка не стала их поднимать. Она подсунула альбом бойцу.
— Вот Петенька, умерши уже…
Боец скосил глаза. Он смутно различил изображение молодого человека в галстуке и с набриолиненным пробором.
— А вот Коленька, тоже умерши.
Коленьку боец не разглядел, но бабушку это не огорчило. Было ясно, что она разговаривает сама с собой, и голос ее стал напевным.
— Вот Авдотья, умерши. Все, все уже умерши. Я уж тоже почти умерши.
Напевая, бабушка чуть раскачивалась и увеличивалась. Она заполняла горницу, грозя навалиться на бойца.
— Вот Лыковы, до войны. А это они после. Сейчас уж умерши, конечно. Вот Степановы, посмотри. Не знаю, про них. Наверно, умерши.
— Ты кто сама-то? – выдавил боец.
— Я-то кто? Я тебе маменька. И бабуля. И тетка. И дочка я тебе, и жена. Скоро мы будем умерши … Вот послушай.
Она выудила ветхий листок, исписанный фиолетовыми чернилами.
— Это мне от Федора письмо. Пишет, что все умерши. «Здравствуйте, мои дорогие! Тут кругом одни умершие, так что и я, похоже, не задержусь…»
Бабушка захлопнула альбом. Заполнив почти все пространство, она пустилась в обратный путь и мало-помалу сократилась до терпимых размеров.
— Булку так и не съел, — мяукнула она укоризненно. – Умерши будешь скоро…
Боец приподнялся на локте и обнаружил, что кое-что все-таки может. Голова кружилась, но если постараться, то удастся и встать. Бабушка отошла, он попробовал. Горница качнулась, и голова здесь была не при чем. Помещение дрогнуло самостоятельно. Боец сделал шаг, другой, схватился за черный стол. Бабушка хлопотала у печи. Она взяла большую квадратную лопату и повернулась к бойцу.
— Садись, солдатик!
Боец прищурился, присмотрелся к печи. Подступил ближе, прочел: «Печь для кремации Millennium Series. USA, Oklahoma. Made in China».
— Ты покажи, как…
— Да вот же! – раздраженно каркнула бабушка. Она положила лопату, развернулась, приподняла юбки и неуклюже уселась. Хрустнули артрозные колени, набухли узловатые вены. – Понял теперь?
— Понял, не вставай…
Боец и сам не знал, откуда взялась в руках сила. Память ему отшибло, но все дальнейшее показалось привычным, заученным. Схватив лопату, он вставил бабушку в печь, но далеко не продвинул, потому что хозяйка растопырилась и застряла. Ее лицо стало свекольным от ярости. Она приоткрыла рот. Боец выдернул лопату и ударил в этот рот ее штыком. Как додумался – то ему было неведомо, но тоже, наверное, приходилось. Голова бабушки разделилась горизонтально напополам. Изумленные бешеные глаза остановились. Лопата засела прочно, и боец попятился к выходу.
Он вывалился из избушки, намереваясь бежать, но курья нога успела взбрыкнуть и полоснуть его когтем по животу.
Вывалился клубок. Разматываясь, он покатился по лесной тропе, и боец побежал за ним в сумрачный ельник, над которым мигало мелкими звездами не то рассветное, не то закатное небо.
(с) апрель 2022