Вы видите, до чего русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует.
И. П. Павлов
На выезде из военгородка притормозили, взяли вина и пирожков.
Матроса подвинули, мичман и старшина устроились боком к боку. Водитель сглотнул слюну. Сидевший рядом военврач выполнил пол-оборота корпусом и молча протянул мохнатую лапу. С бутылкой он отвернулся, угостился всерьез и уставился на разбитую асфальтовую дорогу. Она струилась к сопкам. Водитель шмыгнул носом, раскатисто покашлял, харкнул в окошко. Древний уазик затрясся по ухабам, и унылое путешествие в летнюю тундру началось.
— На, хлебни, — буркнул военврач.
Водитель не сдержал радости. Он осклабился и хлебнул, любовно придерживая руль свободной рукой.
Мичман и старшина вздыхали, булькали, чавкали между собой. Матроса угостили пирожком, вина не дали.
Повеселевший водитель заговорил:
— Как бы не вышло с вами истории от этих пирожков.
Сам он отказался от закуски.
— Выйдем, присядем, — рассудил мичман. – Правда, док?
Военврач не ответил. Он вдумчиво жевал и смотрел перед собой.
— Кто их знает, эти пирожки, — не унимался водитель. – С чем угодно могут оказаться.
— Ногти встречались, — кивнул старшина. – Зубы. Волосы.
— Я слышал, даже глаз.
— Что, цельный глаз? Как он может туда попасть?
— Может, как-нибудь может.
— Это да, — согласился старшина.
Какое-то время все молчали. Уазик переваливался, урчал; сопки оставались такими же далекими, а тундра щетинилась рыжими мхами, отравленная местным промышленным производством.
— По идее, человек должен неплохо усваиваться, — заметил мичман. И захохотал, ощутив, что совершил открытие.
— Это почему же?
— Так все родное. Должно прививаться без сбоев. Правда, док?
Военврач вставил в себя бутылочное горло, задвигал своим. Он снова промолчал.
Старшина поразмыслил.
— Есть человек, лично знаю. Он ел в натуре. За речкой. Его духи захватили и насадили на вертел. Начали жарить, как кабана. Да он и был кабан. В звании сержанта тогда. Он сколько-то потерпел, а потом ему надоело. Снялся с вертела…
— Как снялся? – заинтересовался мичман.
— Не расписывал. Наверно, просто выдернул из себя. Выпрыгнул из огня, набросился на духов и давай сам их жрать. Зубами, они у него были железные. Прямо рвал и глотал, так и сожрал их всех.
— Не пизди, — буркнул военврач.
— Почему, товарищ капитан?
— Потому что духи – мусульмане, они не станут жрать человека. Причину знаешь?
— Никак нет.
— Человек по своему строению близок к свинье, а свинью им религия запрещает. Да потому и запрещает.
Тишина наступила вновь. Пейзаж не менялся, но с удалением от производства мхи понемногу белели и зеленели, насыщались вересковыми фиолетовыми вкраплениями. И даже виднелись вишневого цвета боровики, которые произрастали в этих мхах съедобными шишаками. Уазик тарахтел, сопки синели вдали. На много верст во все стороны не виделось ни души, и только случайная окаянная муха упрямо билась в лобовое стекло.
Все, исключая матроса, выпили еще и еще.
— Да, это так, — глубокомысленно произнес мичман. – Ведь правда, что пересаживают свиное сердце? Печень?
— Мозг, — подсказал водитель.
— Тебе первому…
— А тебе приказано не пиздеть. Про кабана твоего хищного, сбежавшего с вертела. Про каннибала.
— Хочешь, познакомлю? Он сейчас в администрации, воспитанием молодежи заведует.
— А, это он! – И старшина махнул рукой. – Он сам мусульманин, не надо нам заливать.
— С какого хера он вдруг мусульманин?
— С такого, что бурят.
— Буряты не мусульмане. У них какие-то другие боги.
— Да и хер с ними, и с тобой за компанию.
— Товарищ капитан, расскажите про старца, — сменил тему мичман. – Кто такой, зачем мы к нему направляемся? В экипаже о нем не слыхали.
Военврач освободил рот от бутылочного горлышка, утерся рукавом, побарабанил пальцами по приборной панели.
— Много болтать не буду, но командование его почитает. Сказано, что серьезный целитель. Отшельник. К нему генералы приезжают, и выше. Умеет все. Берется не всегда, но если соглашается, то делает.
— Небось, башляют ему прилично?
— Тут ты ошибся, нет. Он, если заговорят, спрашивает чаю, печенья там… можно пряники, сухари. И все. Вот, собрали ему продуктовый набор. – Военврач легонько пнул портфель, стоявший у него в ногах.
— Что, из Москвы тоже ездят?
— Я же сказал, что болтать не буду. Думай сам.
Мичман послушно погрузился в раздумья.
— Нет, — заговорил он после паузы вновь. – Ноги он вырастить не может.
— А может, как-нибудь может, — возразил старшина.
— Я одного не пойму, — сказал мичман и кивнул на матроса. – Почему – его? На генерала не похож.
— Потому что так нужно для информационного фронта, — отрезал военврач. – И давай ты уже заглохнешь. Пока я не начал подозревать, что ты подозрительно любопытный.
— Есть заглохнуть, товарищ капитан, — отозвался мичман, нисколько не огорченный и даже довольный общим ходом событий.
…Так они ехали часа три, пока не достигли сруба. Тот, подобно грибу, проклюнулся на бескрайней пустоши среди мелких цветов. Рядом росло неведомо как прижившееся кривое деревце. Уазик остановился, водитель и военврач вышли. Оба держались расслабленно, но со служивым достоинством. Мичман и старшина приняли на руки и вынесли из машины матроса. Он был без ног. Его усадили на землю к срубу лицом, и матрос выщелкнул из пачки крошащуюся сигарету.
Старец выглянул из-за кособокой постройки – возможно, бани. Высунулась его борода. Настороженно постояв, он выступил целиком и заковылял к гостям. Не дошел, взялся за поясницу, еще немного постоял и присел под деревце.
Военврач шагнул вперед и приготовился говорить, но старец махнул ему:
— Вижу.
Общество застыло. Отшельник вперил взор в матроса, затем поманил его пальцем. Мичман и старшина подхватили, поднесли ближе. Военврач подошел следом, расстегнул портфель, показал содержимое старцу.
— Оставь тут, — рассеянно бросил тот, продолжая изучать матроса. Затем произнес: — Барсук и голубь. Барсук и хомяк. Барсук и налим. Вечная, вечная мерзлота. Вечная мерзлота.
Гости почтительно безмолвствовали.
— Езжайте, нормально все будет, — прохрипел старец.
Приезжие переглянулись. Водитель чуть пожал плечами. Матроса снова погрузили в уазик, и компания тронулась в обратный путь. Пахло кислым.
На следующий день матрос исчез.
По части разлетелось слово «самоволка». Мичман зашел в санчасть якобы за аспирином; на самом деле его разбирало то самое предосудительное любопытство.
— Убыл на информационный фронт, — коротко ответил ему военврач на вопрос о матросе.
Не все поверили, искали следы, но нашли только мелкие – оставленные раздвоенными копытцами.
© июль 2022