Было время, когда все продуктовые магазины стояли пронумерованные. Это теперь они обзавелись бессмысленными именами вроде «Норма» или «Морковь», где помимо моркови и нормы торгуют всем остальным, ненормальным и от моркови далеким. Моим родным магазином был Шестой, достаточно было перейти проспект Стачек – и вот он, в 39-м доме; и даже в троллейбусах и автобусах нередко объявляли мою остановку не как положено, а «Шестой магазин». Таким его и знали все в округе.
Когда наступили новые времена – как только его не обзывали, но есть в мире вещи вечные. Мы-то понимали, что он Шестой. Правда, таких нас становится все меньше, и я решил вмешаться. Сейчас он вновь заработал, из него женили очередную «Семью», и в нем теперь отчаянно скучно, ибо исчезла весовая торговля, а с ней заодно – соприкосновения и диалоги, которых у меня много записано.
Его повысили в ранге, потому что: «7 Я». То есть сделали седьмым.
Это, знаете ли, в нашей фабричной местности, как будто неучтенный седьмой электрон в атоме или дополнительная планета где-нибудь там, за Юпитером.
Ну, зайду Я туда Семь раз. Обещаю. Дальше что? Был ты шестеркой – шестеркой тебе и жить. Записали чушкаря в авторитеты.
Я собрал здесь все, что писал о Шестом магазине и разбросал по разным сборникам. Это, мне кажется, заслуживает право существовать в едином конгломерате. Пусть его вообще снесут к черту, как любого из нас, но он сохранится в Информационном Пространстве. Новых историй здесь нет, только старые, ибо откуда же теперь браться новым, когда там самообслуживание и лентопротяжные механизмы? Зато все и вместе. Я даже не стал ничего упорядочивать и выстроил по мере исторического поступления. Мне давно советовали это сделать – вижу, время пришло. Уносимся лет на восемь-девять назад и вспоминаем целокупно.
Олеся
В магазине при кассе томится девушка купеческого достоинства.
К бюсту пришпилен ярлык, напоминающий ценник. Со стороны могло показаться, что я рассматриваю носитель, но мне просто никак было не прочитать, что там написано.
Подошел поближе: «Олеся».
Вдруг я подумал, что это название только одной груди, а вторая пока еще ждет своего поэта.
Завершение яблочных дней
Моя бывшая дорогая жена возбудила разнорабочего из продуктового магазина. (Что-то я сомневаюсь, что из Шестого – примечание дня сегодняшнего. Ну да пусть).
Всякий раз, когда она приходит за яблоками, а яблок нет, он приближается, значительно кивает и говорит: «Жди. Щас будут».
Еще говорит: «Пошли в подсобку, пошли. Яблок насыплю. Пошли».
И, наконец, приносит ей самых-пресамых яблочков, больших-наливных-молодильных.
«А яблочки есть?» — вякает, видя это, какая-то неаппетитная бабонька с клюшкой. Разнорабочий надменен. Он презрительно косится на нее, что-то цедит сквозь зубы. В подсобку не зовет.
И вот, пропустив несколько дней и вынуждая разнорабочего сходить с ума, моя жена пришла-таки в магазин.
На лице разнорабочего расцвело торжество. Он сразу направился к ней.
«Почему ко мне не приходишь? — зашептал он. — Яблоки брать будешь?»
«Да», — прошептала жена, обмякая и блаженствуя.
«Виноград брать будешь?»
«Да», — (меня там не было! подозреваю, что такое «да» я слышал только однажды, через пару дней после скороспелого предложения).
Казанова принес ящик и приготовился пересыпать в авоську.
Тут загремело:
«Ах ты кобель, паскуда! Ах ты, зараза, ах ты сволочь, сука!»
Гремела жена разнорабочего, женщина в теле и вообще в плечах, повыше ростом, чем супруг. Он сразу стал маленький.
«Ну, клади сама, сама», — сказал он сердито моей супруге. Своей он сказал: — «Кисюля, иди, иди домой! Иди домой! Я в десять буду, я же сказал».
«Я здесь постою!»
Своей:
«Кисюля, иди домой! Что ты, что ты? Иди домой!»
Моей:
«Ну насыпайте, насыпайте, девушка, чего вы стоите?»
Своей:
«Кисюля, у меня работы много!»
Стихи между яйцами
Люди любят поэзию, тянутся к стихам.
Правда, больше к своим собственным, не к посторонним.
Прихожу я в магазин. Я люблю ходить за продуктами и глазеть по сторонам.
Касса. Над юной кассиршей склонился мужичок лет пятидесяти и обещает почитать стихи. Та жеманно улыбается, стреляет глазами из-под накладных ресниц.
Тут я бесцеремонно вторгся в эту идиллию, влез со своей корзиной. Мужичок отошел:
— Ну, — кричит откуда-то сбоку, — может, будет пауза – так я еще подойду! – Подумал и обрадованно засмеялся: — Сказал А – говори и Э!..
И сказал, как хотел.
Я отошел, а он вернулся, нагнулся опять и стал бормотать нечто вольное, с преобладанием означенных звуков в качестве междометий. Я не прислушивался, но вроде бы это действительно были стихи – правда, в прозе.
Пошел дальше.
Пришел купить яички.
— Вам какие?
— То есть? – спрашиваю.
— Ну, есть от молодых курочек, а есть и от немолодых.
Искренне пожимаю плечами:
— А какая разница?
Мне игриво, не без самореференций отвечают:
— Откуда я знаю? Кто-то любит курочек помоложе, а кто-то постарше!…
Я мучительно задумался, не умея выбрать между молодостью и опытом. Потом вспомнил, что сам-то я все эти яички видел в гробу, я их отродясь не ел ни в каком виде, не для меня они. Махнул рукой и сказал, что все равно.
Кусочек
Магазин.
Спешу.
Колоссальная женщина внушительных лет в капюшоне и брюках со стрелкой.
— Кусочек, ах какой кусочек. Кусочек, кусочек.
Ну и выйди за него замуж, а еще лучше — женись.
Купила, отошла к товаркам.
Сердце красавицы склонно к измене!
— Ах, он жирный! Какой жирный кусочек!
Товарки:
— Да ты обратно отдай.
— Возьмите обратно, а мне дайте вон тот кусочек.
— Он тоже жирный!
— Ну и ничего, он маленький. Вот этот кусочек.
Бери-бери — подходящая пара. Вообще близнецы.
Страшные ночи большого города
Жена мне и говорит: в магазин надо ходить ночью, когда там никого нет.
Мы и пошли.
Овощной отдел был пуст, и мы устремились к прилавку. Но отдел был пуст не совсем.
Возле прилавка стояла кубическая женщина в дорожной оранжевой безрукавке. Мы не сразу, но поняли, что попали. Она заполнила блюдо медью, с горой.
Пел Газманов, и кубическая женщина приплясывала в одиночестве:
— Аля-ля
Ля-ля-ля.
Ля-ля, ля-ля,
Ля-ля-ля.
Горели мертвые лампы. Стоять за ней было бессмысленно.
Я представил, как дома она, в полутемной квартире, перепутала своего мужика со свиньей-копилкой и ударила молотком в рыло. Хлынула мелочь, она забрала ее. И пошла, имея в заду игрушечный ключ, которым и завелась притопывать: аля-ля, ля-ля-ля.
Она обошла все отделы по очереди. И везде оставляла горы своего медного помета, который несла в мешочке.
Возможно, что в этом заключается ночная, невидимая жизнь магазина. Когда исчезают покупатели и продавцы, и гаснет свет, тогда приходит она, и приплясывает одна, и так всю ночь.
И так же приплясывает в пустынной квартире ее спутник по жизни, такой же оранжевый и кубический, с разбитой головой и без мелочи, в напрасном ожидании пельменей и томатного сока.
Нервное
Мне надо срочно менять обстановку и куда-нибудь ехать. Я чувствую, что нездоров, что впечатления обыденной жизни, вполне невинные, вызывают у меня реакцию несоразмерной мизантропии. Нужно куда-то, где мне не придется ходить в магазин и на почту, ездить в автобусе, слушать новости.
Сейчас вот постоял в гастрономе, в очереди. Стоял-то за сущей ерундой. Но стоять пришлось долго. Потому что те, что стояли впереди, вызвали мясника и приказали ему показывать, что он там нарубил, потому что этих людей совершенно околдовал стук его топора.
И он им показывал, и эти люди требовали перебить им чеки, потому что он нарубил лучше того, что они уже купили.
«Вам фарш говяжий или с добавкой свининки?»
На лице отображается генетическая борьба говядины со свининой; свинина побеждает по закону сродства, но тут подтягиваются новые силы, и покупается еще много куриных бедров, и печень, чтобы без жилок — или это сердце? границы стираются. Достраивают эти люди себя, что ли, куриными бедрами, свиным сердцем, коровьими копытами?
Давным-давно моему отцу предлагали вступить в отряд космонавтов. Если бы он не заболел и не умер, то я, возможно, тоже стал бы космонавтом. И питался бы на МКС не бедрами куриными, но зубной пастой из тюбика, и плавал бы там, не имея в себе ни грамма. И постепенно истончался бы, таял костями, а мое демоническое сознание, наоборот, усиливалось бы и распространялось в вакууме. Строго взирая на Землю и нанося на карту круглосуточные магазины для стратегической бомбардировки.
Продовольственный секс
Джонатан Кэрролл закладывает в уста героине следующие слова: «Для нас, стариков, еда это секс».
Очень правильно! Именно это и говорили нам психиатры. Я сам об этом не однажды писал, хотя и хуже, конечно, чем Кэрролл. Ну, там о всякой топографической анатомии пищевого и полового центров, атеросклерозе, общем поражении. Как раз по этой причине я и не люблю приходить в мясную очередь, где женское общество стоит и вожделеет, топорщась шубами. Нет, они выбирают не мясо — они выбирают полового партнера.
— А вот мне было отложено… мяско! пока я была в овощном… ага, ага, вот-вот…
— Восемьсот восемьдесят…
Чек выбит, сдача лежит. Но — чу!
— Ой-ой-ой! стойте!… мне еще, на остаточек денюжки!… щас пожарить… я щас пожарю… вон тот! постненький! завалился, ха-ха… вон тот кусочек…
Между прочим, она и не старая вовсе. Да хоть бы и старая. У мужчин такой же атеросклероз, но покупают иначе. В чем тут дело?
Дело в том, что женщины, как и везде, заточены на прием, то есть намерены принимать все это в себя. А мужчины, хотя и примут, настроены на передачу. Так что в пизду и на хуй — это совершенно различные модальности в структуре продовольственных отношений.
Преломление
В продовольственном магазине – конфликт.
Повод и суть: ливерная колбаса, если ее завернуть в целлофан, становится не такой зеленой. Или не такой белой. В общем, меняет цвет.
— Нет! мне в упаковке не надо! вон, вы этому дали…
Кивает на огромного деда в маленькой кепочке с микроскопическими подъемными ушами.
— Господи! Да я нарочно завернула заранее, чтобы легче было!…
— Нет! Не надо мне… Она вон цвета другая.
Продавщицы, между собой: «Побереги мозги, Света».
— Вот! Держите…
На весах – обнаженная колбаса. Без целлофана.
— Я же вижу, совсем другой цвет!
Одобренную колбасу заворачивают в целлофан, вручают.
— Ну не такая же она! Смотрите, цвет совершенно не тот! Вон, вы этому какую дали…
— Идите, идите! В чужих руках всегда толще!
Господи, господи.
Эволюция
Понимание того, что человек образуется из съеденной пищи, все сильнее овладевает моим мозгом. Он ведь тоже сформировался из съеденного и не раз обновился. И из выпитого он тоже сформировался.
Постоял в очереди, позади двух милых старушек.
С возрастом результаты эволюции становятся очевидными. Выпирает каркас; остальное, придуманное, все давно разлетелось клочьями до ветру.
Эти старушки уже окончательно преобразовались в колбасу.
Они смотрели на нее и говорили о ней, и каждая ждала, чтобы другая купила, и наблюдала, как это происходит, чтобы купить то же самое. Все их надежды, упования, воспоминания, предвосхищения; все желания и соображения – все это сосредоточилось на колбасе.
И вместо пальцев у них были старорусские сосиски.
Купили; побрели в соседний зал покупать себе клитор молока.
Бытовая ревматология
Мысли мелочные, но все какие-то червивые, донимающие.
Вот эти кассирши, например. Опять они. Почему они все время хотят то десять копеечек, то двадцать? Якобы чтобы без сдачи.
Сегодня я присмотрелся: мать моя женщина! да там у них груды этих монеток! Россыпи! Тогда зачем?
И я догадался, что это специальная лечебная физкультура для склеротически-артритических пальчиков, которые роются в кошелечках, все рассыпают, заполошно зовут на помощь: Коля! Коля…
Коля, нагруженный верблюдом, суетится и беспомощно приседает рядом. Очередь пропитывается настроением кобры.
Надо было ввести такую физкультуру и в нашей больнице. С разрабатыванием суставов. Чтобы покупали гречку, да в рваном пакете — простите, я перевешу, да чтобы стыдно стало, что вообще пришла лечиться и покупать еду.
Одна беда: у меня суставы в порядке. Но это временно.
Есть еще одна беда: крупная купюра. Рублей сто. Ее меняют всем магазином. Но это отдельная тема.
Шея
У прилавка в магазине – долгое мучительное замешательство. Продавщица не справляется. Чип и Дейл спешат на помощь, подруливает вторая. Что такое?
— Не могут выбрать шею.
Молча лезет в витрину, шурует там.
Покупательница:
— Очень трудно выбрать шею.
— Это почему же?
— Трудно.
Что-то шлепается на весы.
— Это что?
— Шея.
— Трудно выбрать шею. Надо все посмотреть.
Уходит с шеей, бормочет:
— Шея – это она только кажется, что шея…
Доброе
Между прочим, только что произошло очень Доброе. В магазине.
Праздники кончились, и в винный отдел зашел очень приветливый мужичок. Конечно, подвыпивший, да и крепко, но вне безобразия.
Он покупал шоколадку и маленький сок – очевидно, для дочки.
Это обошлось ему в 26 рублей, но мужичок настаивал на четырех сотнях. Он просто совал их кассиршам насильно. Он не был в состоянии поверить, что шоколадка и сок обойдутся ему так недорого.
— Обождите, — он, весь расстегнутый, даже начал мрачнеть. – Вот ваши четыреста рублей. Заберите их.
— То, что вы купили, стоит 26 рублей, — ответили ему не без печали, но ядовитой какой-то печали, разящей в пяту и сердце.
— Обождите, — не унимался мужичок, растерянно рассовывая сотенные по карманам; забывая и о соке, и о шоколадке. – Мне кажется, что вы ошибаетесь. Вы сами себя обманываете.
— Мы никогда себя не обманываем, — стрельнули глаза Шаганэ.
И вот здесь-то до меня дошло, что праздник и вправду кончился. Пусть дежурный, пусть набивший оскомину, но кончился. Ремиссия завершилась. И начал обостряться многолетний хронический аднексит.
Холуйская кровь
Магазин.
Передо мной – дама с поджатыми губами. От упаковок в глазах рябит, но берет только развесное и разливное, как будто оно из-под нее самой.
Ей напрудонили литровую банку сметаны, закупорили. Сбоку капнуло.
— Оботрите банку, пожалуйста, — процедила дама.
Моя рука машинально метнулась в карман за носовым платком.
Ассортимент
Смотрел в магазине ценники.
Яйцо куриное «Умница». Пора получать паспорт, да.
Йогуртовый продукт «Семеюшка». Я даже не сразу понял, о чем речь. По привычному извращению располовинил слово, начал думать о Юшке, которую пускают, и получилась нездоровая биологическая жидкость.
Соломенный вдовец
Парамедицинское, под видом приправы.
Во дворе обитает хронический лысый мужчина, с лицом Жванецкого и ширинкой между колен, в очках, владелец кота.
Приходит в магазин и жалуется продавщице на жену:
— Ты представляешь, эта сука все-таки ушла от нас с Барсиком! Ну ладно, я, но Барсик!
Покупает бутылку водки и пакетик вискаса.
Продавщица, наваливаясь малиновой грудью на прилавок:
— Ну ладно, ну и черт с ней сукой, ты же хороший! Вот ты о Барсике позаботишься. Да и я буду к вам заходить…
Соломенный вдовец берет бутылку, пакетик:
— Да на хуй ты нам нужна с Барсиком!
Ствол
Вышел.
— Мужчина! Не сочтите за наглость!.. Не могли бы вы дать… м-м… м-мм… пять рублей!
— Я сочту за честь!
Себе подаем! Ствол один, а это веточки! Это стволу не хватает.
Машина времени
В магазине, где я стоял в маленькой очереди, маячил дядечка. Даже дедушка.
Маячил, к стене привалившись. Может быть, он был не ветеран, однако вполне себе машина времени, из повести живого классика. Лет семидесяти. Довольно деятельный аппарат, готовый насаждать, восстанавливать и перемещать.
Ежик и бобрик волос, оба седые; сонный бобик лица. Взгляд не фиксировал, но все замечал, особенно как нарезается колбаса колесом фортуны.
— Нарезают! Питер, зажрались!.. Надо снова 41-й год устроить…
Я посмотрел на него внимательно. Дядечка равнодушно шарил по товарам и услугам мутными глазками. Потом вдруг снялся с места и пошел, а перед этим выложил продавщице две мятные конфетки.
— Ну что вы! – разрумянилась продавщица, немолодая девушка.
Я, собственно, хочу лишь сказать, что смотрю сейчас «Бретскую крепость». Не собираюсь говорить ничего худого, потому что нормальный, в общем-то, фильм, ничего особенного, но только хочу заметить, что все вышеописанное, в комплексе, из этого фильма не вытекает никак. А как-то должно.
Профит-Роли
Вечером кондитерский отдел обезлюдел.
Из двух подавальщиц осталась одна, довольно помятая общею жизнью; она господствовала над сразу двумя кассовыми пультами. Она напоминала многостаночницу со Светлого Пути, лишившуюся голоса за долгие годы пения.
Маленькая очередь металась от блюдечка к блюдечку, не зная, в какое стоять.
Продавщица гипнотизировала собравшихся подчеркнутым невниманием. Из всех бессмысленных дел она выбрала самое дикое: самозабвенно перебирала внутри витрины пакетики с супами и раскладывала их поровнее, этикетками напоказ.
Это могло продолжаться бесконечно.
Но она очнулась.
Очередь подобралась насмешливая, ехидная. Молодой человек с девушкой покупал профитроли.
Продавщица нахмурилась, запустила руку в сияющий электрический чертог, вынула коробку; та была мокрая.
На нее натекло что-то сверху – протекло, излилось и накапало.
Это бы ладно, но поза, в которой продавщица ее изучала, напоминала о Таганке, Гамлете и даже о Шекспире. Поза была мрачная. Рука отставлена, другою продавщица подбоченилась. Профитроли покоились на ладони, как череп бедного Йорика. Но продавщица добавила Станиславского от себя. С таким выражением лица принц изволил взирать, вероятно, не на череп, а на козюлю, вынутую из носа.
— Другой нет, — объявила продавщица.
Веселые молодые люди взяли эту.
Ироничная женщина вздохнула.
Я тоже вздохнул, настал мой черед.
— Мне вот это.
— Это или это?
— Нет, вон то. Это тоже мокрое.
Гамлет превратился в Короля Лира, разуверившегося в человечестве.
— Это мокрое?.. это оно такое и есть!
— Да? Ну, тогда подавайте его сюда…
— Я уже забыла. Вам сколько его?
Вздохнули все.
— Вам в коробке?
— Да, пожалуйста…
Коробка сожрала полчаса дополнительного времени. Это был полуфабрикат – лист картона, изрезанный в мордовской ИТК или в пятом отделении пятой же городской психбольницы. Именно там занимаются такими изделиями; умелая неспешность, с которой продавщица взялась за сборку модели, говорила о глубоком знании дела.
Конечности: жизнь и судьба
Нет, ну надо же – не наелись студню! Второе января, но черта с два.
Магазин.
Богатая шуба, топорщится. Содержанием – телесным и душевным — напоминает голос Вилли Токарева.
Выбирает себе копыто.
Принимает.
Неодобрительно глядит в кулечек:
— Какое волосатое…
— Берите-берите! Только что разрубили…
Я смиренно переминаюсь рядышком. Мне:
— Ручку подставляйте!..
Это для мелочной сдачи. Я опасливо подставляю. Моя рука, знаете, тоже не лишена растительности.
Скользящий график
В магазине.
Стою, скучаю, слежу, как продавщица приуготавливает мне продовольствие. Тут в ейном фартуке звонит телефон. И вот она одною рукою продолжает меня обслуживать, а другой разговаривает.
— Але…
Я не слышу, что ей там отвечают, но голос бухтит мужской.
— Нет, Катя… да… Нет… Меня зовут Катя… Да… Да я уже поняла… Я вам дважды сказала, что меня зовут не Ира, а Катя… Да…
Вскидывает глаза на меня:
— Сто пятьдесят три рубля…
И снова в трубку:
— Это я не вам… Нет… никак… завтра я точно всю ночь работаю…
Преуменьшение действительности
Когда я попаду в ад, меня определят в овощную очередь.
Снова эти ласкательные построения!
Он и она, молоденькие совсем. Он – косая сажень в плечах; рожа рожденная для кулацкого мятежа; не дай бог пересечься в переулке. Но вот Она уже нашептывает ему и подсказывает: свекОлки, свекОлки. И он повинуется:
— Три свекОлки… и еще одну свекОлку…
Ну, а дальше он уже продолжает по собственному почину, на гребне! «Один раз не пидарас» — это, может быть, верно в кабинете уролога, но только не в овощном отделе.
— Три помидорки… и салатик…
Дальше бормочет бабулечка, булькает, невразумительно для себя самой:
— Петрушечки… лучку…
— Сколько вам?
— А на глаз! На глаз!.. у меня денюжки…
И мне захотелось постоять за прилавком. Продать ананас, на глаз.
Старичок
Стоя в очереди, поймал себя на том, что в юности я неизменно приходил в ужас, когда видел, как старички что-то пьют и вообще что-то делают.
Мне казалось немыслимым, чтобы старичок взял да и втетерил грамм стопиисят.
Я был в оторопи: как же так? Ему же никак нельзя.
Старичок не должен пить; он не должен плавать, не должен ездить на велосипеде, не говоря уже обо всем остальном.
Помню, однажды зимой моему покойному дедушке удалили грыжу, а летом он решил покувыркаться в озере. Я маялся на берегу, не находя себе места, готовый в любую секунду спасать его из воды.
Сейчас я почему-то иначе смотрю на такие вещи.
Старичок может не только выпить, но черт его знает, что сделать еще.
Тем более, что старички пошли какие-то не такие, подобные детям, у которых все впереди. В очереди передо мной топтался сильно выраженный дедушка; нос его, упакованный в сеточку синих прожилок, загибался столь основательно, что мог в любую секунду быть откушенным дедушкой, вздумай тот чем-нибудь пожевать вяленую рыбку.
Так вот этот дедушка спросил, сколько градусов в рябине на коньяке, а когда узнал, купил вместо нее бутылку водки.
Пора бы знать, в такие годы! Азбука вкуса.
Система классификации продуктовой эротики
Стоя в очереди, я занимаюсь классификацией продовольственной эротики в исполнении домохозяек.
Я выделяю для себя четыре основные разновидности.
- Потребительница придирчиво выбирает. Занимается естественным отбором: требует перерыть гору плоти, после чего останавливается на курином бедре, ничем не отличающемся от остальных, и требует его поворачивать и так, и сяк, а сама наблюдает. Это продолжается долго, очень долго, примерно столько же, сколько поиски тринадцати с половиной копеек. Зачем идти в магазин? Есть же зеркало.
- Потребительница вспоминает по ходу приобретения. Глаза-то завидущие! От волнения не сразу разбирают, что к чему.
— Ах! еще вот это… и вон то…
Эта категория сравнительно безобидна, потому что управляется быстрее прочих. По причине того же возбуждения, переходящего в мультиоргазм; на каком-то этапе потребительница уже не в состоянии ориентироваться в опциях, ей застилает глаза.
- Потребительница предпочитает тяжелое, возвратно-поступательное порно. Весь план уже давно сложился у нее в голове, но она его не раскрывает. Ей взвесят одно, но это еще не все. Далеко не все.
— Еще что-нибудь?
— Да.
Этот секс не с продуктами, а с очередью, которая напрасно обнадеживается по каждой позиции.
- Последняя разновидность берет просто много всего.
Десять окорочков! Подбедерок на килограмм. Еще вон тех красивых ребрышек.
Яйцеклад обширен и не может быть перекрыт никакими широкими мужскими плечами.
— Девушка! Вам мало будет мешка, он порвется сейчас, вам нужно два…
Я улыбнулся:
— Нужен грузовой лифт…
Но она не услышала, будучи возбужденной от перспективы слияния масс и мяс, своих и приобретенных.
«Иду в поход – два ангела вперед, один душу спасает, другой тело бережет» (Чиж и Ко)
Заурядный поход в магазин за хлебом.
…На перекрестке покачивалось долговязое существо в шапочке и что-то проповедовало молодой маме. Я, повинуясь светофору, остановился неподалеку. Существо потянулось ко мне. Я осклабился:
— Руку-то убери..
— А что тебе моя рука? Видишь кулак?
Передо мной замаячил кулак, татуированный перстнем.
— Пиздец какой кулак, — похвалил я. – Хочешь мой посмотреть?
Существо потрепало меня по спине:
— Молодец!…
Я побрел в магазин, встал в небольшую очередь.
— Крылышков надо взять! Но вроде они с довеском! Надо, чтобы показали крыло на разворот…
Я не смог удержаться. Немного развел руки и начал осторожно покачиваться, негромко выводя: «ууууу».
…Тем временем в соседней секции какой-то негодяй похитил с витрины три телефона. Хозяйка ушла на обед, и он похитил. Это заметили случайные школьницы и возбужденно наябедничали в колбасный отдел.
Не дослушав, я выскочил на улицу и стал озираться. Я был готов настигать и валить, но никого не было, даже недавнего урки, а то я на безрыбье настиг бы и его – тем более, что очень быстро приехала милиция, которой надо было иметь хоть какой-нибудь результат.
Ну, раз милиция приехала, то мне пришла пора уходить, и я поплелся домой.
Шалости экстремизма
По магазину неторопливо шли мужчина и женщина, оба лет тридцати.
— А что? У нас нормальный премьер, — говорила женщина, довольно улыбаясь чему-то внутреннему.
Мужчина был полный, в очках и с бородкой – мне показалось, он откуда-то пожаловал в гости.
— О! – воскликнул он. – Я знаю, как надо сделать. У меня есть чучело…
Они пошли дальше, и я не услышал остального.
Самоучитель русского языка
Рыбный отдел.
Мужичок, раздираемый сомнениями.
— Мне бы этих вот, черепашек…
— Каких?
— Которые горбуша и скумбрия…
— Мраморных?
Рванул я оттуда, как от чумы.
Проверка связи
Магазин, углеводный отдел.
Слева чай, справа пирожные.
Пауза, передышка. Продавщицы перекликаются через зал:
— Тя ебут, Галь?
— Ага.
Jedem das Seine
Магазин.
Изрядно уже затарившись и готовая отойти, дама вдруг вспоминает:
— Отрежьте мне кусочек мяса! Вот отсюда! Коту!
— Отсюда?
— Да. Это у нас единственный кот!
Не дай бог, в армию заберут, подумал я.
Продавщица выловила здоровенный оковалок без жил и костей.
— Хороший кот…
— Вот столечко. Да. Достаточно.
Существо, топтавшееся позади – небритое, с навсегда перебинтованной рукой — саркастически взрыкнуло:
— Ваш кот – он что, одним днем живет?
— Почему одним днем? Он же хищник! Он не будет есть замороженное.
Гражданин помолчал, обдумал услышанное:
— Я бы его убил, ёпты.
— Вы что! Мы не знаем, в какое место его поцеловать – а вы убить…
Женщина отошла.
— Два бедра, — распорядился гражданин. – Куриных.
— Конечно, не моих, — отозвались из-за прилавка.
Гражданин осклабился, повернулся ко мне:
— И на вино осталось.
Я показал ему большой палец. Хорошо, что осталось. Я каждый день наблюдаю его в моем дворе, как он временами пляшет, временами — лежит.
Архетипы
Мужчина в магазине:
— И еще мне… котлетки.
— Вам каких?
Короткая пауза. Комок в горле.
— Побольше…
Не в силах сдержаться, мужчина негромко запел, пока доставали котлетки.
Конструктор
Рыбный отдел. Мужичок.
— Мне окуня.
— Вам какого?
— Мальчика и девочку…
Женись и сделай себе сам, гад!
Клещи
В продовольственный магазин вернулся автомат для выуживания игрушек. Его окружила компания гастарбайтеров. Я не понял, откуда они; вообще, у нас тут господствуют узбеки, но эти приехали какие-то другие. Одеты по-фронтовому, с мешками и в шапках.
— Этот обезьян надо взять.
Обезьяном выступил большой медведь, раскинувшийся в развратной позе. Клещи сделали ему приятное.
— Нэ, он тяжелый, не можно взять.
— Ничто не можно взять?
— Ничто не можно. Я полтора месяца тут стою, не взять.
Причина как иллюстрация
Почему я часто пишу про магазин? Потому что там обнажается скорбь существования.
— Меня не будет пятнадцать минут! Машинка пришла.
— Мне сардельку.
— Отдел закрывается. На пятнадцать минут. Меня не будет.
— Одну.
— Машинка пришла. Я ухожу принимать товар.
— Вот эту.
Не в силах быть свидетелем этому, я не дослушал, ушел.
Трудности перевода
— Мне, пожалуйста, толстенькую рыбку.
— Как?
— Толстенькую рыбку дайте…
— Как называется? Я же не понимаю, которая…
— Я не знаю. Толстенькая…
Опечалься и сгинь! Вместе с мелочью в далеком кошелечке, бесконечно удобной для всех.
Самосотворение
Продуктовый отдел.
…Подходит очередь, она прицеливается пальцем в ассортимент и нервно всхохатывает.
— Вот это…
Начинала-то низким тоном, но предательский голос подводит привизгом. Выскакивает смущенный смешок, одновременно кокетливый.
В отрывистом всхохатывании – приглашение посочувствовать и простить. До чего же неловко, что ей захотелось такого! В остальном она прекрасна, но желание нестерпимо, ей остается уступить. Она прячет лицо. В этом – высокая эротика. Ей хочется это съесть. Да, она будет образована именно этим. Она достроится молекулами того, что лежит за стеклом. Без этого ей больше не рассмеяться.
Смешение жанров
Прогулялся в магазин.
Известно, что в моде нынче фантастические романы о жизни разного рода засланцев и попаданцев. Недочет у них общий: все эти фигуры ради экшена обязательно попадают в какую-то заварушку, а здесь пространства для фантазии ноль. Либо с гранатометом в Киевскую Русь, либо с оглоблей на звездолет.
А вот написали бы роман, как попали в очередь за куриными голенями и копытом на студень.
Переместились, например, огромный мозг из будущего и микроскопический – из прошлого. Стоят друг за другом и слушают. Впрочем, последний приспособится намного легче, это выйдет уже не фантастика, а голый реализм.
Ну, можно принарядить его как-нибудь. Одеть, допустим, в звериную шкуру.
Нет, все равно смешение жанров.
© 2003-2012